Я медленно открыла эту дверь

Я не буду здесь рассказывать об их судьбах. У обоих есть автобиографические книги, на мой взгляд, замечательные. У Татьяны Александровны – «Я помню». У Сергея Александровича – «Юность» и «Записки о Булгакове», где вторая часть называется «Тюрьма и ссылка» и рассказывает о его собственных мытарствах.

Кроме того, вышли книги, подготовленные, собранные и откомментированные Натальей Громовой, – «Сергей Ермолинский: о времени, о Булгакове и о себе» и «Татьяна Луговская: как знаю, как помню, как умею». Для последней книги я написала небольшую заметку о нашем совместном путешествии по Волге и о рассказах Татьяны Александровны.

Она была поразительной рассказчицей. Даже в последние годы, больная, со сломанной ногой, задыхаясь от приступов астмы, она всегда как-то вдруг, исподволь начинала свои рассказы – о детстве, о семье, о людях, с которыми встречалась, с которыми дружила. Голос низкий, богатый оттенками. Рассказывая, она постепенно оживлялась, выпрямлялась, даже молодела.

Признаться, я иногда даже провоцировала ее на эти рассказы, чувствуя, что ей от них становится легче. Задавала наводящие вопросы, притворялась непомнящей. Переспрашивала. А оставшись одна, тут же садилась записывать, пытаясь передать не только смысл ее рассказов, но и интонацию. Не знаю, насколько мне удалось. В книге о Татьяне Александровне опубликовано несколько таких моих записей, чем горжусь.

Дом Ермолинских сформировал мою душу. Хотя я попала в него уже будучи вполне взрослым, сложившимся, немало повидавшим и пережившим человеком – 28 лет, второе замужество, двое детей, работа… Но сама атмосфера этого дома, в которой жила многовековая русская культура, традиции, которые тут сохранялись, уровень отношений – всё это как бы завершило становление личности, определило самое главное в понимании жизни и себя в мире. Мне кажется, я нигде не могла бы жить, кроме России. Может, преувеличиваю, не знаю. Но я так чувствую.

Для всех нас, более молодых, дом Ермолинских был как бы связующим звеном между нашим временем, нашим поколением и прошлым. Между уходящей культурой и нами. Не знаю, сможем ли мы что-то передать следующим за нами. У меня ощущение, что это их не очень интересует. «Это» – то есть прошлое. Да и мы сами.

А может, мы виноваты. Или, точнее сказать, я сама виновата. Нет во мне той глубины и яркости, которые привлекают.

Расскажу о грустном. О том, как они уходили.

Мне кажется, об этом нужно написать, потому что смерть каждого человека – не только ожидающий каждого конец. Не только воля Божья, но и характер, и обстоятельства, и итог жизни. Написала и подумала – нет, не каждого. Не надо таких обобщений. Но тут было именно так.

Сергей Александрович умер 18 февраля 1984 года. Ему было 83 года. Перед этим он долго и тяжело болел. Лежал в больнице. У него был рак. Диагноз поставили не сразу. Лечили от другого. Он очень мучился, обессилел. Последние дни почти не мог двигаться. Но старался. Татьяна Александровна (она была моложе его почти на десять лет) на себе таскала его в туалет. Мне не давала возможности помочь. Моей обязанностью было отвечать на звонки друзей, звонивших по несколько раз в день. Последние дни я ночевала у них, в ее комнате. А она ставила раскладушку возле его дивана, боясь хоть на минуту оставить одного. Только иногда шла на кухню перекусить. Тогда около Сергея Александровича сидела я.

Никогда ни одной жалобы – ни от него, ни от нее. Никогда. В эти короткие минуты, когда я была рядом, он если не дремал, то даже расспрашивал меня о работе или что-нибудь слабым голосом рассказывал. Делал всё что мог, чтобы мне не было тягостно.

Когда впал в кому, пришли друзья. Кто это был, сейчас уже плохо помню. Точно знаю, что был Даня Данин. Возможно, еще присутствовал Боря Жутовский. Он вообще очень помогал – возил к врачам, в больницу.

Мы тихо стояли в дверях кабинета. Татьяна Александровна сидела на низенькой табуретке рядом и всё время держала Сергея Александровича за руку.

В последнюю минуту он как-то вскинулся, захрипел – и замолк навеки. Татьяна Александровна приникла к нему, потом подняла голову и сказала: оставьте нас вдвоём.

Мы пошли на кухню, молча сидели там. Потом, спустя некоторое время (вскоре или нет, не могу сказать), она направилась в свою комнату и, проходя, бросила: «Всё».

На его похоронах было очень много людей. Его уважали и любили. Говорили какие-то слова, печальные, трогательные и значительные.

Татьяна Александровна не плакала. Молча стояла у гроба.

Похоронили Ермолинского на Ново-Алексеевском кладбище, сразу за храмом – в могиле, где много лет назад был захоронен Александр Федорович Луговской. Теперь там лежит и Татьяна Александровна.