Я медленно открыла эту дверь

Настоящим спасением Курсов было то, что они никогда не подчинялись никакой образовательной бюрократии. Это позволяло свободно варьировать учебные планы, привлекать всех интересных людей хоть на одно занятие, хоть на несколько. Нас поддерживал и Союз кинематографистов, и Музей кино. Появлялся в России кто-нибудь из знаменитых мировых кинематографистов – и почти всегда оказывался у нас: встречи, мастер-классы, лекции. Как правило, никто не отказывался поделиться своим опытом с молодыми.

Вообще, Курсы – это гениально придуманное когда-то основателями учебное заведение. Люди, которые поступают сюда, знают, чего хотят, они устремлены навстречу профессии и не страдают комплексами студентов – жить от сессии до сессии, а в промежутках прогуливать и лукавить с администрацией.

Небольшие мастерские создают особую атмосферу доверительного общения между слушателями и мастерами. Кинематографисты передают свои знания и умения каждому ученику, видя в нем продолжателя, соратника и коллегу. Я преподавала во ВГИКе и знаю, что такое 12–15 студентов в мастерской. Тоже не поток, но возникает необходимость делать поправки в расчете на слабейшего. На Курсах иначе. Здесь между преподавателями и студентами существует общение очень личное и близкое, во всяком случае, у нас в мастерских так было всегда. Мы нередко проводили занятия дома – у меня на Смоленской, у Лунгиных на Новинском. Ведь преподавание замечательно не тем, что что-то сообщаешь. В конце-концов, кто ты такой? Ну, есть какие-то навыки – но я всегда говорила: всё, что я знаю, можно рассказать за три часа. Самое главное начинается потом. Начинается процесс, отношения, нечто взаимное: ты откликаешься, студенты откликаются, и в этом живом процессе, если повезет, случается мгновенье обмена, рождения мысли, ради которого только и стоит работать.

Учатся на Курсах не только у мастеров. Хотя я не раз наблюдала: например, мастерская Михалкова – у них одно выражение лица, мастерская Мотыля – другое. Но на самом деле никто не знает, как студенты учатся. Мастерская – просто организующее начало. Очень многому учатся друг у друга.

Искусству научить нельзя. Изучается то, что можно изучить, – основы профессии, ее элементы: режиссура, драматургия, монтаж, работа с актером, оператором, художником, композитором. Но всё это – в попытке передать то, что выше ремесла, хотя и неотделимо от него: понимание магии создания новой реальности, воздействия на зрителей чувствами, мыслями, видением мира, которыми наделен художник. Может быть, в этом сочетании постижения профессии и неповторимости индивидуального опыта и заключается главная особенность нашей школы. Да-да, Курсы – одно из лучших мест на свете. Я в этом глубоко убеждена. Были и остаются.

В 99-м Армен Николаевич Медведев ушел со своего поста – или его ушли, финансирование Курсов прекратилось, и стало ясно: чтобы сохранить Курсы, надо пуститься в неведомое, рискованное плавание – перевести их на самоокупаемость, сделать платными. Мы решились. Первый же набор – в платную мастерскую Александра Митты – собрал пятьдесят человек. По тем временам очень много.

Став коммерческим предприятием, Курсы изменились. Чтобы существовать, приходится набирать больше людей. Уровень требований к поступающим понизился. Преподавателям платят «с головы» – чем больше слушателей, тем больше зарплата. Поэтому принимают зачастую людей, которых раньше бы не допустили до приемных экзаменов. Грустно. Но с каждым годом конкурс всё больше, а значит, надеюсь, вернется и конкуренция.

Проработав на Курсах директором около двенадцати лет, я ушла по собственному желанию. Возраст, большая финансовая ответственность – а я не сильна в финансах. Я ушла с поста директора, но осталась на Курсах и вела сценарную мастерскую с Олегом Дорманом, который был одно время нашим с Лунгиным учеником. Правда, недолго. Его забрали в армию, а по возвращении он поступил на режиссерский к Марлену Хуциеву, как всегда и мечтал.

Проработала на Курсах еще около двенадцати лет, а в конце 2013-го окончательно ушла на пенсию.

Я заканчиваю свои воспоминания. Вернее, обрываю их, потому что очень плохо вижу. Жизнь моя пролетела, проползла, проплыла. Я уже не тот человек, который ходил по этой земле, почти не оглядываясь, потому что было некогда: вперед, вперед – к завтрашним делам и заботам. Я почти не выхожу из дома. Сегодняшний день мне чужд и непонятен.

Но прежде чем закончить, мне хочется вернуться немного назад – к моей другой жизни и рассказать о доме Ермолинских.

71

Этот дом сыграл огромную роль в моей жизни. Не стены, в которых я сейчас нахожусь. Не обстановка, которой я пыталась бессовестно подражать до мельчайших деталей.

Нет, именно дом как понятие, как среда.

Попробую объяснить, хотя довольно трудно сформулировать. Чувствую очень точно, а в словах выразить не получается.