Я, Микеланджело Буонарроти…

Франческа, не отрываясь, смотрела на сына, и вдруг ее внезапно пронзила догадка: силы, покидающие ее тело, уходят к нему, к этому пятилетнему малышу, который сейчас очень энергично и осмысленно что-то рисует углем на белой стене, а потом примется лепить из глины свои странные фигурки. Малыш аккуратно – так он будет делать всегда – расставил свои произведения на дорожке, что-то серьезно при этом бормоча. Вдруг он резко остановился и поднял взгляд, увидел в окне мать. Он никогда не называл эту женщину мамой, упрямо продолжая считать своей настоящей матерью Барбару. Франческа жутко ревновала сына, хотя и не признавалась в этом даже самой себе. На самом деле она любила его, но не обычной любовью, которая испытывает мать к сыну. Микеле пугал ее и притягивал одновременно. А еще они были пугающе похожи.

Сейчас, наблюдая за сыном, играющим в художника, Франческа подумала, что именно этого ей недоставало в ее жизни – творчества. Вот то, что не давало ей спокойно жить, мешало спать по ночам, бродило неусыпным огнем по венам, раздирало изнутри, ища выход. Творчество. Нереализованный артистический потенциал сделал Франческу больной и медленно сводил в могилу. Второй сын, Микеланджело, который не видел в ней мать и который был так похож на нее, взял знамя из ее слабеющих рук и понес вперед, в будущее. Перед моной Франческой пронеслась вся ее жизнь. Чувства взыграли в ней, угрожая выплеснуться наружу. Слезы подступили к глазам. Взор затуманился. Она надрывно закашляла. Ей стало плохо.

Франческа лежала в кровати. Лодовико сидел рядом и гладил ее по руке:

– Вот увидишь, тебе станет лучше. Ты обязательно поправишься. У нас родится девочка. Она согреет тебе душу…

– Ты хочешь еще ребенка, Лодовико? – Мона Франческа даже попыталась привстать.

– Лежи, лежи, дорогая. – Лодовико утешал жену, как заботливая сиделка.

Он был так рад побыть рядом, ухаживать за ней. Ему всю жизнь этого хотелось: опекать, приглядывать, заботиться, самому что-то делать для обожаемой девочки. Он был готов на все. И вот она лежала перед ним такая слабая, беззащитная, покорная, вся в его власти. Он задыхался от любви. Сейчас она была вся целиком его – его Франческа.

– Давай родим девочку, любимая. У нас начнется совсем новая жизнь. Она станет твоей подругой. У тебя ведь их совсем нет. А ведь тебе нужен кто-то для интимных бесед. Вот увидишь, тебе станет гораздо лучше…

Лодовико понемногу стал понимать причину хронического недомогания жены. В последнее время они сблизились и стали беседовать на разные темы. Из любовников супруги постепенно превращались в друзей. В доме становилось спокойнее.

Лодовико обнял жену:

– Я тебя так люблю, так люблю. Ты мне так нужна, Франческа. Ты всё для меня. Всё. Понимаешь? Всё. Я не умею сказать и не хочу говорить. Я не Данте, не Петрарка. Я не мастак выдумывать и красиво описывать свои чувства. Я просто умею любить, и я знаю, где оно находится. – Он показал на сердце. – Ты там, Франческа, ты там. – И он заплакал, как ребенок.

Впервые признавшись своей жене в любви, он почувствовал себя беспомощным. Она сама обняла его и крепко прижала к груди. От такой непривычной ласки со стороны жены мессер Лодовико зарыдал еще громче.

Урсула, возившаяся с пеленками Джовансимоне, услышав всхлипы хозяина, пробормотала:

– Что такое творится в этом доме? Все с ног на голову. Прямо-таки светопреставление какое-то.

Она была не так далека от истины.

8. Прощай, Франческа!

Жизнь в доме Буонарроти понемногу налаживалась. Супруги часто гуляли по саду, держась за руки. Несмотря на явную интровертность натуры, Франческа была кокетлива и умела нравиться. Она была не такой, как все, в ней таилась та загадка, та недосказанность, которую постоянно ищут в женщинах необделенные интеллектом мужчины. Лодовико боготворил жену. Только теперь они стали по-настоящему близки друг другу, хотя прожили вместе немало лет и произвели на свет четверых детей.

Пара Буонарроти стала бывать в свете, чем произвела во флорентийском бомонде настоящий фурор. Франческа и правда умела нравиться. Как я уже заметила, будучи незаурядной женщиной, она со вкусом неискушенного последними тенденциями моды дилетанта сама выбирала наряды, чем выгодно отличалась от присутствующих на балах светских дам. Все они были одеты в строгом соответствии с последними веяниями моды и при этом выглядели, как воспитанницы пансиона на прогулке, одинаково. Мона Франческа снискала себе славу интересной и оригинальной дамы. Лодовико был горд и счастлив. Он любил ее еще сильнее. И Франческа опять забеременела.

– Дорогая, я молился, чтобы у нас родилась девочка. Она будет маленькой синьоритой Буонарроти, нашим счастьем, нашей крошкой, она вырастет настоящей красавицей. Братья станут защищать и оберегать ее. Мы тоже полюбим ее всем сердцем, всей отпущенной нам Богом любовью, какая толь ко у нас есть сейчас. Девочка сблизит нас еще сильнее, я так радуюсь этому ребенку, я так верю, что она принесет нам счастье.

– Лодовико, а что, если это не девочка?

– Нет, я уверен, что это девочка. Я сказал, я так решил.