Я, Минос, царь Крита

   — Государь, — робко продолжил он, заметив моё недовольство, — самоубийства совершаются всё чаще.

Я не нашёлся, что ответить.

   — И много ещё таких неприятных фактов? — спросил я. — Говори правду. От жрецов мало что можно узнать — они недовольны, потому что я не дал им рабов.

   — Везде неспокойно. Люди всё чаще высказывают своё возмущение, — рассказывал он. — Похоже, народ охватила эпидемия какой-то непонятной болезни.

   — Оставь этот пафос, — охладил его я. — Будь правдив, мы оба знаем: жрецы недовольны мною и подстрекают народ. Особенно преуспел в этом Манолис. Он распространяет ложь, будто я отвергаю критских богов и караю каждого, кто продолжает в них верить. — Помолчав немного, я испытующе посмотрел на судью: — Если уж я требую от тебя правды, то буду искренен и сам. В обвинениях верховного жреца преобладает ложь, однако есть и некоторые действительные факты. Мы, микенцы, чтим Зевса как своего главного бога, здесь поклоняются Загрею. Это один и тот же бог, но только под разными именами. Я стремлюсь объединить мир греческих и критских богов. Признаюсь, это даётся мне нелегко. — Я принялся расхаживать взад и вперёд по комнате, пытаясь успокоиться. — Если я намерен слить греческие роды с критскими, если хочу создать единый народ, я должен объединить и мир богов. И в этом не все критские жрецы со мной заодно. Они сопротивляются, и это мешает делу. Тут они ничем не отличаются от гончаров, которые отказываются использовать гончарный круг, от крестьян, ломающих с трудом нажитые бочки для воды, чтобы доставать её из грязных луж. Почему жрецы против единого мира богов? Для чего в погоне за властью они придумывают новые мистерии и тем подстрекают народ? Почему они противятся преобразованию символа веры? К чему это бессмысленное противостояние? За исключением имён мир богов не претерпел бы никаких изменений. Богиня луны и впредь будет Великой Матерью.

   — Да, государь, — почти испуганно ответил судья, — жрецы недовольны тобой. Возможно, они натравливают народ на тебя, но...

   — Ничего не приукрашивай, — подбодрил я, приглашая его продолжать. — Не следует искажать факты.

Верховный судья согласно кивнул, но не сумел скрыть огорчения, словно в том, что народ всё активнее выступает против меня, была его вина.

   — Несколько дней назад взбунтовались рабочие медных рудников в Элиросе, Зиртакосе, Канданосе и Пелкине. В горах Ида несколько крестьян убили сборщика налогов. Я мог бы долго перечислять тебе названия мест, где отмечены нападения на царские склады и убийства управляющих. В золотом руднике близ Кидонии работавшие там заключённые избили надсмотрщиков и разбежались.

   — А мог бы ты указать причины этого возмущения народа? Одну мы уже знаем: народ подстрекают жрецы. А кроме этого?

   — Я могу назвать две, — сказал судья, озабоченно глядя на меня.

   — Целых две?

Верховный судья утвердительно кивнул.

   — Во многих долинах народ продолжает голодать. К тому же много бесчестных и продажных чиновников. Повсюду обман. — Он вздохнул. — Люди вынуждены воровать, лгать и обманывать, чтобы как-то прожить.

   — Что я могу сделать? — спросил я.

   — Виновных нужно наказать, но голода ты этим не победишь. Крестьянам необходима твоя помощь, благородный Минос. Они трудятся в поте лица, выбиваясь из сил, но еле сводят концы с концами.

   — Что мне нужно сделать? — повторил я.

Верховный судья беспомощно пожал плечами.

   — Нам срочно требуются рабы, чтобы они помогали крестьянам. И, — он виновато посмотрел на меня, — ты должен снизить налоги. Они непомерно высоки.

   — Но я хочу сделать Крит сильным государством, хочу властвовать на море! — воскликнул я.

   — А твои крестьяне умирают от голода, — тихо заметил он. — Есть только один выход. Если ты не поторопишься, государь, может оказаться слишком поздно. Пошли ещё раз суда, какие есть, за рабами. Если тебе удастся снова добыть многих рабов, на ближайший год голод Криту грозить не будет.

   — Не могу же я сделать несчастными ещё больше людей только ради счастья Крита! — рассердился я.

   — Тебе решать, государь, — серьёзно ответил он. — Только не забывай, что голодный вол отказывается пахать и ложится на землю, а голодная лошадь встаёт на дыбы и не в состоянии везти поклажу. Так и голодный человек не в силах трудиться, самое большее, на что он способен, — дать понять, как тяжко ему живётся.

Подойдя к нему, я сурово сказал:

   — Ты обязан следить за соблюдением законов. Государство без морали становится лёгкой добычей, а самое скверное животное на земле — человек.

   — Кого же мне наказывать за нарушение законов, государь? — спросил судья, задумчиво глядя на меня. — Крестьянина, который убил несчастного сборщика налогов? Сборщика налогов, который хотя и выполняет свой долг, но понимает его слишком буквально, а может быть, не упускает при этом и собственного интереса? Заключённых, взбунтовавшихся из-за голода, или надсмотрщиков, которые бьют и пытают их, упиваясь своей властью?

   — Тут я полагаюсь на твоё судейское чутьё, — ответил я.

Когда верховный судья ушёл, я призвал чиновника, который отвечал за изготовление ветряных насосов: