«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Очевидно. Но в этой шутке было чуть-чуть опасения: Владислав Григорьевич семь лет числился в розыске. Когда самолет приземлился в Тбилиси, по моей просьбе Ардзинбу посадили не в отдельную машину, а рядом со мной. Я намеренно не участвовал в переговорах. Не хотел мешать. Они затянулись. Успел съездить на могилу к маме, затем к родственникам Лауры, где собрались мои друзья детства, навестил отца Наниного мужа — академика Владимира Ивановича Бахуташви-ли. Я его очень любил. Четыре года назад Владимир Иванович скончался…

Вернувшись в загородную правительственную резиденцию Крцаниси, я обнаружил, что дело мало продвинулось. Максимум, что удалось выжать, это подписать документ, подтверждающий прекращение огня. О том же, как Грузии с Абхазией жить дальше, не договорились. А шансы были. Еще в Сочи Ардзинба отчаянно спорил со мной, но в результате все-таки дал согласие на формулу: Грузия и Абхазия будут жить в общем государстве. Однако Шеварднадзе настаивал сначала на формулировке «в едином», что помимо сохранения территориальной целостности предполагало унитарный характер устройства. Потом он увязал свое согласие с условием, чтобы у общего государства была общая конституция. Возражения, что общим конституционным актом будет мирный договор об окончании войны, а две стороны должны принять обязательства исключить из своих конституций все положения, несовместимые с этим договором, не были приняты.

— Некогда Ардзинба работал под вашим руководством в Институте востоковедения, занимался Древним Востоком. Что его толкнуло, в прямом смысле, на минное поле политики?

— Кто ж, кроме него, знает. Может, амбиции. Он быстро стал лидером абхазцев.

— Как вы расцениваете вынужденную отставку Шеварднадзе после «революции роз», то, что он был вышвырнут из власти вчерашними соратниками?

— Если коротко, пришли другие, молодые… Их лозунги вдохновляли людей. Это естественное дело. Разочарование в Саакашвили наступило позже.

— Вы говорите: «естественное дело». Но, наверное, Шеварднадзе вызвал отторжение какими-то своими качествами?

— Не стану развивать эту тему. У нас с Эдуардом Амвросиевичем были непростые отношения в течение всего его пребывания в Москве. И все-таки меня с ним связывают долгие годы. На посту первого секретаря ЦК Компартии Грузии Шеварднадзе выдвинул меня в почетные тбилисцы. Мне это звание дорого…

Последний раз я был в Тбилиси года два назад — по линии Торгово-промышленной палаты. Решил позвонить Шеварднадзе. Сначала в трубке молчание. Я его прервал: «Эдуард Амвросиевич, я в общем-то счел необходимым позвонить. Вам уже исполнилось восемьдесят лет. А мне скоро будет. Может быть, мы и никогда не увидимся». Он говорит: «Почему? Приходите». «Хорошо». Поехал к нему на дачу.

Сели за маленький столик. Спрашивает: «Что будете пить?» — «Водку». — «Тогда и я водку». Первую рюмку подняли за упокой его жены. Она похоронена прямо на территории дачи, могила недалеко от дома. Поговорили. Шеварднадзе заметил: «А знаете, Евгений Максимович, у нас с вами в основном были хорошие отношения. На девяносто пять процентов». Задумался и произнес: «На девяносто три». (Смеется.) Нет, я очень доволен, что эта встреча состоялась.

— По вашим словам, Грузия сейчас разочаровывается в Саакашвили. А Америка? Белла Ахмадулина, обожающая Тбилиси, комично описывала нам свои впечатления от общения с грузинским президентом: «Ручаюсь, его растила бабушка. Она его целовала, гладила: „Мишико, любимый, съешь еще кусочек, пожалуйста. Умоляю". Он немножко избалованный. Но Америка не станет долго относиться к Саакашвили, как бабушка. Так же нежить, ласкать». Вы разделяете этот политический поэтический прогноз?