«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Когда вы в последний раз были в Тбилиси, то испытали горечь. Не возникло желания больше не возвращаться в некогда любимые места? Или, что бы ни происходило в Грузии, эта точка на карте остается вам дорога? — Остается. И желания больше не возвращаться туда не появилось. Но, приехав в Грузию по делам ТПП, я явственно ощутил что-то похожее на боль. Тбилиси изменился. Во многом стал незнакомым. Раньше — всюду друзья, товарищи, приятели. А сейчас идешь по Тбилиси и почти нет знакомых лиц. Может быть, так всегда происходит, когда возвращаешься в места своего детства, где все, кажется, было окрашено розовым цветом. Но, по-моему, дело не только в грустном сравнении с детским, юношеским восприятием. Тбилиси реально теряет. Прежде всего в интернациональном плане.

Безусловно, на улицах национализм не ощущается. Но грузинская речь вытесняет любую другую. Здесь нет ничего предосудительного. Нельзя же абстрагироваться от того, что Грузия стала самостоятельным государством и упор делается на родной язык. То же происходит в других республиках — на Украине, в Белоруссии… Обижаться тут не на что. Мне не показалось, что в Тбилиси существуют антирусские настроения. Но антироссийские — точно есть. Очень сильные. Причем не только на официальном уровне. К сожалению, затронуто и население. Это заметно. Так же, как в России стала чувствоваться недоброжелательность к Грузии.

— Растет поколение, которому веками существовавшие привязанность, взаимное притяжение двух народов — до фонаря. И, видимо, это необратимо. Как писал Владислав Ходасевич, «все высвистано, просо-бачено»?

— Мне хочется надеяться, что ситуация обратима. Только должно пройти много времени. Не стал же для отношений России и Грузии необратимым тот факт, что в 1921 году одиннадцатая армия под командованием Кирова и Орджоникидзе вступила в Тбилиси и свергла меньшевистское правительство Жордании, объявившего Грузию независимой республикой. Правда, прошлые события не имели национальной окраски, а нынешние — имеют. Судите сами: вся оппозиция против Саакашвили, но при этом никто не настроен пророссийски.

— Почему вы считаете, что время целительно для наших связей? Напротив, оно, как прибой, слижет последние следы ностальгии, остатки сентиментальных чувств…

— Это зависит от того, в каких условиях будет течь время. Если с обеих сторон станет нагнетаться ненависть, продолжится ее эскалация, тогда — да, трещина уйдет глубже. А если возобладает разум, напомнят о себе наша культурная близость, то, что творческая интеллигенция исторически тесно переплетена, — отношения наладятся. Был период после обретения Грузией независимости, когда она повернулась в сторону Турции. В страну устремились турецкие бизнесмены, прилавки наводнили турецкие товары. Но вскоре все это схлынуло. У местного населения появилась к восточным соседям какая-то неприязнь. То ли потому, что грузины — христиане? А может, турки вели себя неуважительно? Никто их специально не вытеснял. Однако Грузия стала ориентироваться на Запад, США. Штатам легко было укрепиться в Тбилиси. Они давали большие деньги, а в Грузии практически не работала промышленность. Долго ли продлится такое положение? Лично я в вечную любовь по расчету не верю.

— Ваша первая жена — Лаура Харадзе была грузинкой.

В детях грузинская кровь, во внуках… Близкие ощущают свое родство с Грузией? В какой мере отдаление Москвы и Тбилиси субъективно задевает вашу семью?

— Всех по-разному. Нана, очевидно, переживает в душе, но она очень сдержанна. Когда в Москве стали переписывать детишек с грузинскими фамилиями, кто-то из знакомых при ней заикнулся: «А может, Маше взять фамилию Примакова?» Маруська — младшая дочь Наны от второго брака, с Александром Бахуташвили. Нана возмутилась: «У нее есть отец. И фамилия ее Бахуташвили».