«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Не его — окружение. Парадокс: «семья» же сама меня уломала дать согласие на премьерство. Недавно мне поведал один осведомленный знакомый, что, когда я пришел в Белый дом, глава президентской администрации Валентин Юмашев собрал представителей спецслужб и сказал: сейчас необходимо всячески помогать Примакову. Он нам нужен. Это солидаризируется с письмом, которое Юмашев прислал после моей отставки.

— А на наш взгляд, это больше «солидаризируется» с другим. Со словами Ельцина: «Сегодня Примаков полезен, а завтра — посмотрим». Как только ваше влияние стало усиливаться, рейтинг бурно расти, «ближний круг» президента занервничал.

— Ну, правильно. И стали меня молотить. Показательно, что в мемуарах Ельцин даже посвятил мне две главы: «Примаковская стабилизация» и «Отставка Примакова». Там хоть часто отсутствовала правда, но, видно, моя скромная персона Бориса Николаевича занимала, раз фамилию дважды вынесли в заголовки. (Усмехается.) Да и орденом Андрея Первозванного не случайно решили меня наградить. Вы увидели тут алогичность. А в политической жизни подобные жесты — устоявшийся штамп. Обратите внимание: когда высокого чиновника снимают, его обычно пристраивают на хорошее место. Считается, что человека надо как-то задобрить, дабы он не «затаил пакость» или — не приведи Господь — не создал потенциальную оппозицию.

— Подведем черту: при вялом, неотвратимо теряющем авторитет главе государства набираемый вами политический вес стал тревожить «семью». И хотя вы исправно «открещивались» от подозрений в президентских амбициях, ваше реальное присутствие в политике вызывало в Кремле переполох. Вы помните первые симптомы приближающегося нападения?

— Я не испытывал никакой враждебности президента до того момента, пока во время очередного моего доклада в январе 1999 года Ельцин не стал зачитывать подробную записку с критикой действий правительства. Первый упрек заключался в том, что в проекте бюджета инфляция закладывалась на уровне тридцати процентов. По прогнозам же ряда экономистов она могла достичь и ста, и ста двадцати процентов. Я объяснил: «Если правительство назовет непомерно высокую цифру, цены мигом подскочат. И мы вынуждены будем с этим бороться. К чему заранее обозначать пугающий результат, когда есть резервы, позволяющие его не допустить?»

Ельцин выслушал молча, без комментариев. И тут же, насупившись, зачитал следующий пункт: «Откуда в бюджете взялся двухпроцентный профицит?» В представлении составителя записки намеченная правительством сумма сбора налогов являлась нереальной, стало быть, и профицит — «липовый». Между прочим, директор-распорядитель Международного валютного фонда Мишель Камдессю также сомневался в точности цифр. Ему я сказал: «Гарантирую, что будет двухпроцентный профицит, а как — не ваша проблема». Не мог же признаться, что вызвал председателя правления «Газпрома» Рэма Вяхирева и объявил: «Вы должны выплатить налогов (условно) на четыре миллиарда больше». Вяхирев стал упираться: «Откуда, Евгений Максимович?» — «Нужно!» Вздохнув, Рэм Иванович выдавил: «Ладно». Что поделаешь, мы выжимали всё, что могли выжать…

Не буду полностью перечислять претензии, недовольно предъявленные мне Ельциным. Суть сводилась к тому, что правительство «не тянет» и занимается чем-то похожим на очковтирательство. В конце концов, мне надоело, и я взбунтовался: «Эту записку составил человек, либо не знающий реальной обстановки, либо зло относящийся к кабинету министров. А скорее всего, и то и другое. Я даже не хочу знать его имени». «Здесь нет секрета, — парировал Борис Николаевич. — Текст написан заместителем главы администрации Александром Стальевичем Волошиным».

Мы не были знакомы, и я подумал: «С чего такая неприязнь?» Позднее многое объяснилось. Волошин входил в «семью» и был близок к Березовскому. А тогда, чтобы не оставлять вопрос подвешенным, я предложил президенту: «На каждое замечание мы ответим в письменной форме». Ельцин кивнул. Через несколько дней Михаил Задорнов подготовил обстоятельный ответ.

— Бориса Николаевича он устроил?

— Он больше не возвращался к теме. Но я не забывал о как бы «рабочем моменте», догадываясь, что он произошел неспроста.

— Проявили настороженность?