Я-муары. Откровенные истории блогера

За столом сижу я как самая важная персона. Первая тарелка мне, лучший кусочек тоже. Все со вниманием следят за каждой ложкой, которую я подношу ко рту. Удивительно тощее дитя, я еще была и малоежка. Поэтому кормление мое стало целым ритуалом. Супчики цедились через сито – попадется капустка вареная или лук – есть вообще не буду. К каше подавались разные сорта варенья, блинчики смазывались сливочным маслицем.

Как за всем этим наблюдала баба Груня, у которой дети умерли голодной смертью, как она могла не упрекнуть меня, маленькую забалованную донельзя девочку? Не представляю.

Но это факт – ни разу, никогда она даже осуждающе головой не покачала. А только смотрела своими добрыми голубыми глазами за толстыми линзами очков, как ложка за ложкой пустеет моя тарелка. И лицо ее разглаживалось, тревога уходила из глаз: девочка сыта, она не умрет.

А я в свою очередь внимательно наблюдала, как аккуратно и собранно ест бабушка. Тихо, красиво, не жадно, очень достойно и, я бы сказала, благоговейно. До еды и после молилась, крестилась. Вся ее фигура выражала радость и благодарность. Нигде не оставляла за собой ни крошечки. И все равно после еды обязательно проводила рукой по столу. И если нащупывала крошки, быстро смахивала их в ладонь и съедала.

Такое сейчас иногда можно наблюдать в храмах, особенно у пожилых людей: они сосредоточенно едят просфорочки, стараясь не уронить ни крошки, так как это освященный хлеб. Для моей бабушки каждая крошка простого хлеба была освящена страданиями ее голодающих детей.

Она знала, что такое безысходный голод. Тот, когда уже и коры на деревьях в лесу не сыщешь.

И вот удивительное дело: я с раннего детства без слов поняла и приняла это бабушкино поведение за столом. Никогда не голодавшая, я тоже, когда приходится выкидывать что-то из испортившихся продуктов, переживаю и всегда в этот момент вспоминаю бабушку. Воспитание собственной жизнью – самое запоминающееся.

После обеда бабушка опять забирала меня к себе: я должна была помочь ей найти иголки и булавки. Бабушка очень плохо видела. Сама она говорила, что выплакала все глаза, когда горевала о детях.

Мне она много раз рассказывала, что так рыдала о Лидочке своей, что думала, что ослепнет совсем.

Плакала до тех пор, пока не увидела сон: Лидочка в маленьком гробике, а гроб залит водой, только носик торчит из воды.

Баба Груня столько раз с сокрушением в голосе говорила мне про этот носик, что я и сейчас слышу ее слова.

Главным для нее было – не навредить своим деткам, а тут она увидела, что залила всю дочку слезами. Тем более, что в том же сне Лидочка просила ее больше не плакать. Для мамы Груни слово детей было законом. Она перестала плакать каждый день.

После смерти Лидочки дед Андрей увез семью в сытую и относительно благополучную Сибирь. Там и зажили. Бабушка была очень хорошей женой и матерью, рачительной хозяйкой. Тут же разбила большой огород, купила корову, кур. Главное – прокормить детей. Больше она не допустит, чтобы ее кровиночки голодали.

Детей было уже двое. Бабушка родила сына Дмитрия, Митеньку. Насколько дочка Анечка была взрывная и эмоциональная, настолько Митенька был кротким и услужливым. Такие разные дети, они очень любили друг друга и были необыкновенно близки.

Оба получили очень хорошее образование в школе: в их поселке было много ссыльных – прекрасных ученых и педагогов. Некоторым из них даже разрешили работать в школе, а еще бабушка пускала политкаторжан жить к себе в дом.

Она вообще, как каждая истинная христианка, всегда привечала бедных, убогих, сирых. Всегда старалась творить милостыню.

Я вижу эту черту и в моей маме, которая может снять с себя пальто и отдать тому, кто, по ее мнению, в нем больше нуждается.

Умение творить милостыню с благодарностью за то, что ее принимают, – редкий и драгоценный дар. И был в бабушкиной жизни удивительный случай, который доказал ей, что такая помощь сирым и голодным угодна Господу.

Однажды бабушка утром пекла хлеб, и вдруг услышала стук в дверь. Она очень удивилась: собака в будке не подала голос. И хоть времена были неспокойные, бабушка все же решила открыть: был день, солнце вовсю светило в окна, отражаясь от огромных сугробов, которые намело той зимой.

Груня подняла щеколду, широко раскрыла дверь – на заметенном снегом крыльце стоял старенький дедушка с белой бородой, бедно одетый. «Нищий», – решила бабушка.

Она быстро метнулась к только что выпеченному караваю и отрезала щедрый ломоть, завернула в чистую тряпицу и отдала старичку. Он поблагодарил и пошел себе прочь.

А бабушка вернулась к своей стряпне. И только тут вспомнила она, что в доме еще осталась и крынка молока. Подумала Груня, что тяжело будет старенькому хлеб всухомятку жевать, ему бы еще и молочка дать.

Кинулась бабушка на крыльцо, чтобы позвать путника назад, а его и след простыл. Вернее, следов-то на крыльце и дорожке вообще не было. Всюду лежал непримятый, нетронутый, прошлой ночью выпавший снег. Собака спала в будке.