И вышла бабушка замуж за моего деда Андрея, чтобы спасти девочку свою ненаглядную, Лидочку.
А тут еще стали американскую помощь голодающим раздавать. И молоко в порошке, и сухари пшеничные. Чуть сытнее стало. Бабушка всю жизнь молилась за американцев, вспоминая блюдечко манной каши, которую каждый день наливали в плошечку ее больной дочке.
Только Лидочка уже оправиться не смогла. Слишком долго голодала малышка. Бабушка с ног сбилась, пытаясь ее спасти. Ничего не помогало: таяла девочка.
Бабушка в то время ждала ребенка, но все мысли были об умирающей доченьке. Когда родилась моя бабушка Аня, через месяц буквально, Лидочка умерла.
Не спасла ее мука, что дед Андрей привез, зря бабушка продалась за нее.
И тут бабушка, как она считает, совершила большой грех перед людьми и Богом. В отчаянии закричала она, увидев мертвого ребенка: «Господи, почему эту? Лучше бы та умерла, а Лидочка осталась!»
В исступлении кричала так моя несчастная, убитая горем бабушка, хоронившая вместе с дочкой и память о любимом муже и всю прошлую жизнь.
Не посмотрела она даже на то, что рядом новая свекровь стоит. А свекровь ее была женщина очень мудрая и верующая. Бабушка всегда с большой любовью ее вспоминала. Свекровь ей так сказала: «Груня, не гневи Бога. Он сам знает, кому жить, а кому умирать.»
Всю жизнь казнила себя бабулечка за единственный такой крик в своей жизни, за то, что так сказала она об единственной своей дочечке Анечке. Корила себя, что носила дочку под сердцем, не просыхая от слез. Поэтому и выросла, как она считала, у нее такая нервная и впечатлительная девочка.
Мама-Груня потом всю жизнь свою без остатка отдала ей, налюбоваться не могла на Анечку свою. Бедная моя бабушка – мученица! Не всю еще чашу страданий она тогда испила. Но об этом позже.
В разные дни и годы рассказывала мне это все бабушка, приноравливаясь к моему возрасту. Слушала я все это как-то рассеянно, сильно не задевал меня рассказ, многое еще было непонятно. Бабушкин мягкий шепот даже страшное делал не таким страшным. Меня-то, например, больше всего возмущало, что бабушка в монастырь собиралась.
– Ты что, – говорила я ей, – тогда бы у тебя никого из нас не было!
– Да-да, – быстро соглашалась бабушка. Но что-то было такое в ее голосе, что даже меня, малышку, настораживало.
А бабушка в этот момент, наверное, видела страдания своих младенцев, умирающих от голода, себя, роющую землю в лесу в поисках съедобных корней. Кору-то уже почти всю с деревьев содрали.
Мученицы наши прабабушки. Но почему именно сейчас с такой силой звучат во мне эти давние рассказы, бередят душу? История семьи – для чего она? Нужна ли эта память, ранящая душу и сердце?
Прабабушка Грунечка
Просторная квартира на Кутузовском проспекте. Здесь живут моя прабабушка Груня, бабушка Аня, которая после моего рождения стала именоваться всей семьей мамой Аней, тетя Наташа, сестра моей мамы.
Здесь все так здорово.
Волшебное трехстворчатое трюмо в комнате мамы Анечки, которое всегда превращает меня в красавицу. А если чуть сдвинуть створки – красавиц становится много, и все они похожи на меня.
Кладовка, в которой старинный шкаф, а в шкафу великолепная огромная перина пуховая. Если бы такая была у Принцессы на горошине, ничто бы никогда не помешало ее ночному покою. В этом шкафу, на этой перине я просиживала в кладовке часами.
Баба Груня сама набивала пухом перины и подушки, стегала атласные ватные одеяла. Покупное – ведь совсем не то. Детки ее должны сладко кушать и мягко спать. Светочка замуж вышла – надо приданое, Наташенька собирается – опять старенькие руки берут иглу. Сколько раз я помогала ей вдеть нитку в игольное ушко.
– Мама, – кричит бабушке мама Анечка из кухни, – иди обедать!
– Иду, – начинает торопиться бабушка, складывая свое рукоделие, пристраивая иголки и спицы на видном месте, чтобы не искать. – Уже иду, Аня.
– Настя, мыть руки, – зовет меня моя мама Света.
– Света, Наташа – все стынет, – выкликает своих дочек мама Аня.
Три мамы в квартире, четыре дочки.
Нигде я не была так безмятежно счастлива, как там. Ко мне с нежной лаской протягивали руки три любящие мамочки – мама Груня, мама Аня и моя мама. Укрытая легкой и теплой шалью безграничной ко мне любви, росла я на этих руках, напитанная счастьем и покоем. А сама не только не умножила того, что было мне с такой бесконечной щедростью подарено, но даже и не отдала долгов. Простите меня, родненькие мои.