Были еще какие-то и авторские, дико-оригинальные игры на один день. Так, помню, у меня дома собралось не меньше десятка девочек. И все мы разделись догола и скакали в таком виде по диванам и креслам. Игра называлась «Жизнь доисторических людей». Хорошо еще, что моя мама-пуританка не вернулась в этот момент домой. Стая голых девчонок, скачущих в восторге по ее супружескому ложу, вряд ли бы ее умилила.
Дворовая суета притягивала в жизнь разные неведомые прежде ситуации.
Так, мы с подружкой Иркой качались на качелях на детской площадке в соседнем дворе, когда вдруг из маленького деревянного домика на нас выскочил странный дядька в приспущенных штанах, активно потрясающий зажатым в руках сокровищем. С визгом соскочили мы с качелей и помчались к дому. Уже у подъезда нас увидела Светка Малеева, наша одноклассница, и немедленно потребовала отчета, почему мы носимся как полоумные. Запинаясь от возбуждения и перебивая друг друга, мы рассказали ей о той невероятной картине, которую нам только что удалось узреть.
– Дуры, – презрительно буркнула нам уже на бегу Светка. – Надеюсь, он еще не ушел! – и она быстрее лани помчалась в соседний двор.
Светка была вообще очень рисковой и смелой девчонкой. За ее спиной уже было 5 лет детского садика с обязательной садовской дачей на три летних месяца. Поэтому ей было море по колено. Она часто приходила ко мне домой за детскими книгами: родители к тому времени уже собрали роскошную, просто невиданную по тем временам библиотеку детской литературы. Взяв из шкафа несколько книг, она садилась на подоконник в моей комнате, свесив ноги на улицу, и неспеша проглядывала их, чтобы две или три отложить для домашнего чтения. Все бы ничего, но жили мы в то время на четырнадцатом этаже. Я садилась на диван и молча наблюдала за Светкой, переживая в душе сложную гамму чувств – от осуждения до восхищения. И все же я была слишком правильным ребенком, чтобы одобрить такое безрассудное поведение.
Что касается книг, то, как это ни покажется теперь многим странным, почти все мои сверстники много и с удовольствием читали. Может, и не всегда классику, но хорошие детские книги и девочкины романы типа «Джейн Эйр». Это было такое наслаждение набрать в духовке черных соленых сухариков, упихаться поглубже в красное шершавое кресло и нырнуть в чужую историю с головой.
Помню, как поздним зимним вечером читала я про то, как Джейн увидела призрака в спальне умершей матери. Я сама сидела в нашей красной гостиной: бордовые занавески, вишневые кресла и диван, огромные стеллажи с книгами, старинные бронзовые подсвечники на полированной тумбе.
И вдруг эта красная комната показалась мне такой страшной и опасной, что я бросилась на кухню к маме.
Запойно читать я начала еще в больнице. Видимо, интуитивно старалась закрыться от жуткой больничной реальности, которую изменить не могла, и нашла спасение в чужих историях.
Сначала я перечитала всего Бажова, наслаждаясь каждым словом. Что-то было завораживающее в этих недетских сказках. Потом почему-то «Анну Каренину». Абсолютно все поняла и страшно осудила Анну за то, что, бросившись под поезд, она окончательно лишила своего маленького сына надежды на материнскую любовь. Во всех коллизиях романа самой главной мне показалась нить отношений матери и сына. Это была самая правдивая и чистая эмоция книги. Я, кстати, до сих пор так думаю.
Любовные романы читала легко и с удовольствием. К этому времени та же Светка бесстрастно описала мне тайную сторону отношений мужчины и женщины. Светка упирала на технические детали, и для меня это стало еще одним доказательством не вполне удачного устройства мира взрослых отношений. Однако с удовольствием уже в четвертом классе прочитала всего Мопассана, откровенные рассказы Куприна и Бунина. Мне кажется, это очень подходящий возраст для чтения такой литературы, если вообще стоит ее читать.
Дело в том, что когда тебе 9–10, твои личные страсти еще не выросли, и ты читаешь о плотской любви спокойно и бесстрастно, отмечая интересные ситуации и психологию характеров. В более старшем возрасте концентрируешься больше на другом, менее важном и интересном.
Вторая школьная смена поломала мой детский сон, беспорядочный режим породил бессонницу. Бессонными ночами я читала почему-то только мифы Древней Греции, причем не в детской обработке, а в издании Академии наук. Через полгода я знала всех героев древних сказаний и мельчайшие подробности их биографии. Очень нравился Марк Твен, Чехов, О. Генри. Появился в это же время у меня и новый духовный опыт.
Ежевечерне молиться я начала после того, как пошла в школу, когда меня так серьезно прижала жизнь. Это были наивные, детские, но очень искренние слова. Молилась я Ангелу Хранителю и Николаю Угоднику, о них часто с любовью рассказывала прабабушка Груня.