Я не боюсь

— Няня? А кто такая няня?

Лилиана. Она тоже умерла. И Пеппино умер. И папа умер. И бабушка Ариана умерла. И мой братик умер. Все умерли. Все умерли и живут в ямах, как эта. И я в яме. Мир — это место, полное ям, в которых живут умершие. И луна тоже вся в ямах, в которых другие умершие.

— Неправда. — Я положил руку ему на спину. — С луной все в порядке. И твоя мама не умерла. Я ее вчера видел. Ты должен слушать меня.

Он помолчал немного, потом спросил:

— Тогда почему она не приходит сюда?

Я покачал головой:

— Не знаю.

— Почему не приходит забрать меня?

— Я не знаю.

— А почему я нахожусь здесь?

— Я не знаю. — И чуть слышно, так тихо, чтобы он не смог меня услышать, сказал: — Мой папа посадил тебя сюда.

Он пнул меня:

— Ты ничего не знаешь. Оставь меня в покое. Ты не ангел-хранитель. Ты плохой. Уходи. — И заплакал.

Я не знал, что мне делать.

— Я не плохой. Я ни при чем. Не плачь, пожалуйста.

Он продолжал рыдать.

— Уходи. Уходи отсюда.

— Послушай…

— Вон отсюда!

Я вскочил на ноги.

— Я пришел сюда из-за тебя, я проделал длинный путь дважды, а ты гонишь меня. Ладно, я ухожу и никогда больше сюда не приду. Никогда больше. И ты останешься здесь один, навсегда, и тебе отрежут уши, оба уха.

Я схватился за веревку и начал карабкаться вверх. Я слышал его плач. Я выбрался из ямы и сказал:

— И никакой я тебе не ангел-хранитель!

— Подожди…

— Что тебе еще?

— Останься…

— Нет. Ты сказал, чтобы я убирался, и я ухожу.

— Я тебя прошу. Останься.

— Нет!

— Ну прошу. Только на пять минуток.

— Ладно. Пять минут. Но, если будешь вести себя как сумасшедший, уйду.

— Я не буду.

Я спустился в яму. Он дотронулся до меня ногой.

— Почему ты не снимаешь никогда это покрывало? — спросил я.

— Зачем, я ничего не вижу…

— Как это ничего не видишь?

— Глаза не открываются. Я хочу их открыть, а они не открываются. Я вижу в темноте. В темноте я не слепой. — Он замолчал, а потом сказал: — Знаешь, мне сказали, что ты вернешься.

— Кто?

— Медвежата-полоскуны.

— Хватит с этими полоскунами! Папа сказал, что их не существует. Хочешь пить?

— Да.

Я открыл сумку и достал бутылку:

— На.

— Залезай. — Он поднял покрывало.

Я сморщился:

— К тебе?

Жутко пахло. Но так я мог убедиться, что уши у него еще на месте. Он потрогал меня рукой:

— Сколько тебе лет? — Его пальцы прошлись по моему носу, губам, глазам.

Я был парализован.

— Девять. А тебе?

— Девять.

— Когда ты родился?

— Двенадцатого сентября. А ты?

— Двадцатого ноября.

— Как тебя зовут?

— Микеле. Микеле Амитрано. Ты в какой класс ходишь?

— В четвертый. А ты?

— В четвертый.

— Одинаково.

— Одинаково.

— Я хочу пить.

Я протянул ему бутылку.

Он попил:

— Вкусная. Хочешь?

Я тоже немного выпил.

— Можно, я подниму немного покрывало?

Я задыхался от вони и духоты.

— Только немного.

Я поднял тряпку настолько, чтобы вдохнуть свежего воздуха и лучше разглядеть его лицо.

Оно было черным. От грязи. Светлые волосы, испачканные землей, напоминали твердую сухую корку. Спекшаяся кровь склеила ему веки. Губы были черными и потрескавшимися. Ноздри забиты соплями и струпьями.

— Давай я тебе вымою лицо, — сказал я.

Он вытянул шею, поднял голову, и улыбка появилась на его измученном лице. И стали видны черные зубы.

Я снял с себя майку, намочил в воде и начал обмывать ему лицо.

Там, где я проводил, появлялась белая кожа, такая светлая, что казалась прозрачной, как мясо вареной курицы. Сначала на лбу, затем на щеках.

Когда я мыл ему глаза, он сказал:

— Тихо, мне больно.

— Я тихо.

Мне не удавалось размочить корку. Она была твердой и толстой. Я знал, что такое бывает у собак. Когда ее срываешь, они начинают видеть. Я продолжал смачивать, пока корка не отвалилась. Веки открылись и мгновенно смежились, видимо, свет больно ранил ему глаза.

— А-а-а-а! — закричал он и сунул голову под тряпку, словно страус.

Я захлопал в ладоши.

— Ты видел? Ты видел? Ты не слепой! Никакой ты не слепой!

— Я не могу держать их открытыми.

— Это потому, что ты все время был в темноте. Но ты видишь, правда?

— Да! Ты маленький.

— Я не маленький. Мне уже девять.

— У тебя черные волосы.

— Правильно.

Было уже поздно. Мне нужно было возвращаться домой.

— Мне надо бежать. Я завтра приду.

По-прежнему с головой под покрывалом, он спросил:

— Обещаешь?

— Обещаю.

Когда старик вошел в мою комнату, я как раз собирался избавляться от монстров.

С малых лет мне снились разные чудовища. И даже сегодня мне, взрослому, порой случается видеть их во сне, но я разучился от них избавляться.

А они всегда ждали, когда я начну засыпать, чтобы явиться меня пугать.

До тех пор, пока одной ночью я не придумал систему, как избавляться от страшных снов.

Я нашел место, куда можно было загнать и закрыть этих ужасных страшилищ и спать спокойно.

Я расслаблялся и поджидал, когда веки становились тяжелыми, и точно в этот момент я представлял себе, как они все вместе поднимаются по какой-то лестнице. Как во время процессии в честь Мадонны Лучиньяно.