Я не боюсь

— «Ты была моей вчера, и сегодня ты моя. Моя навеки. Ты — мое волнение».

И снова женским голосом:

— «А сейчас наконец-то ты можешь в этом убедиться. Зови меня мучением. Вот она я — твоя».

Он ткнул пальцем в пространство.

— «Ты словно ветер, несущий звук скрипок и запах роз».

— «Слова, слова, слова…»

— «Слушай меня».

— «Слова, слова, слова…»

— «Я прошу тебя».

Классно он это делал. Пел один за двоих. За мужчину и за женщину. Когда пел за мужчину, голос его грубел.

— «Слова, слова, слова…»

— «Клянусь тебе».

На этих словах он упал на землю, прямо в пыль, и начал извиваться. Поднял одну руку, другую, дал себе пощечину, продолжая петь на два голоса.

— «Слова, слова, слова, слова, слова, одни только слова между нами».

Я повернулся и побежал прочь.

В Акуа Траверсе играли в «раз-два-три, замри!». Череп, Барбара и Ремо стояли, замерев под солнцем, в странных позах.

Сальваторе, лицом к стене, крикнул:

— Раз, два, три, замри-и-и! — повернулся и увидел Черепа.

Череп всегда мухлевал. Вместо того чтобы делать три шага, делал пятнадцать, а когда попадался, то начинал спорить. Ты говорил ему, что все видел, а он тебя даже не слушал. Для него все в этом мире было мошенничеством. Он мог себе позволить такое, другие — нет. И если ты ему говорил что-нибудь, что было не по его, он начинал беситься. Так или иначе, но он всегда выигрывал.

Я проехал между домами, медленно крутя педали. Я был усталым и раздосадованным. Мне не удалось рассказать Филиппо о его маме.

Папин грузовик был припаркован у самого дома, рядом стоял серый мастодонт старика.

Я был голоден, ускакал из дома не позавтракав.

Череп подошел ко мне:

— Куда ты запропастился?

— Прокатился немного.

— Гуляешь в одиночку? Куда ездишь? — Ему не нравилось, когда делалось что-то без него.

— К сухому руслу.

Он уставился на меня с подозрением.

— И чего там делаешь?

Я пожал плечами:

— Ничего. На дереве сижу.

Он скривился, словно съел кислое яблоко.

Подбежал Того и стал кусать колесо моего велосипеда.

Череп пнул его:

— Пшел вон, псина! Еще прокусишь шину своими дерьмовыми зубами.

Того отскочил, подбежал к Барбаре, сидевшей на парапете, и вскочил ей на руки. Барбара кивнула мне. Я ответил взмахом руки.

Череп наблюдал за сценой:

— Ты что, стал дружком толстухи?

— Нет. С чего ты…

Он смотрел на меня, желая убедиться, что я сказал правду.

— Нет, клянусь!

Он расслабился:

— Ну ладно. Не хочешь мяч погонять?

Мне не хотелось, но отказаться было опасно.

— Жарко очень.

Он схватился за руль.

— Под дурачка работаешь, да?

Я испугался:

— Почему?

От Черепа всего можно ожидать: не понравятся мои слова — может начать драться.

— А потому. Я же вижу.

К счастью, появился Сальваторе. Он шел, подбрасывая мяч головой. Потом поймал его на ногу и взял под мышку.

— Привет, Микеле.

— Здорово.

Череп спросил его:

— Хочешь поиграть?

— Нет.

Череп взвился:

— Вы два куска дерьма! Тогда знаете, что я

сделаю? Поеду в Лучиньяно.

И ушел, злой как черт.

Мы засмеялись. Сальваторе сказал:

— А я домой. Хочешь, пойдем ко мне? Поиграем в настольный футбол.

— Я не могу.

Он похлопал меня по плечу:

— Тогда пока. Увидимся позже. Чао.

Сальваторе мне нравился. Мне нравилось, что он всегда спокоен, не оскорбляет тебя каждые пять минут. С Черепом же нужно подумать три раза, прежде чем сказать чего-нибудь.

Я поехал к фонтану.

Мария учила плавать своих Барби, используя в качестве бассейна эмалированный таз.

У нее их было две. Одна нормальная, другая вся черная с оплавленной рукой и без волос.

Это я сделал ее такой. Однажды увидел по телевизору историю про Жанну д'Арк и, схватив Барби, бросил ее в огонь с криком: «Сгори! Ведьма, сгори!» Когда я увидел, что она действительно загорелась, схватил ее за ногу и сунул в кастрюлю с супом.

Мама отняла у меня велик на целую неделю и заставила съесть весь суп одному. Мария умолила ее купить другую куклу.

— Еще чего. Пока играй с этой. Другую пусть тебе купит твой братик-идиот.

Но Мария добилась своего. Новую Барби она назвала Паола, а ту, что сгорела, — Бедняжка.

— Привет, Мария, — сказал я, соскочив с велосипеда.

Она приложила ладонь козырьком ко лбу — от солнца.

— Папа тебя искал… Мама злая-презлая.

— Я знаю.

Она взяла Бедняжку и окунула ее в таз.

— Ты все время ее злишь.

— Я пошел в дом.

— Папа сказал, что ему надо поговорить с Серджо, и просил, чтобы им не мешали.

— Но я есть хочу…

Она вытащила из кармана абрикос и протянула мне:

— Хочешь?

— Спасибо.

Абрикос был теплый и вялый, но я слопал его мгновенно, далеко выплюнув косточку.

Папа вышел на терраску, увидел меня и позвал:

— Микеле, иди-ка сюда.

Он был в рубашке и шортах.

Мне не хотелось с ним объясняться:

— Не могу, у меня дела!

Он жестом приказал мне подняться: иди сюда.

Я прислонил велосипед к стене и стал подниматься по лестнице, опустив голову.

Отец сидел на последней ступеньке.

— Садись сюда, рядом со мной.

Он достал пачку сигарет из кармана рубашки, вынул одну, сунул в рот и закурил.

— Нам надо поговорить, тебе и мне.

Он не казался очень сердитым.

Мы сидели молча, разглядывая через крыши желтые поля.

— Жарковато сегодня, а? — спросил он.

— Очень.

Он выпустил облако дыма.

— Где ты пропадаешь целыми днями, можно узнать?

— Так, везде.