Я не сдамся без боя!

— Вот именно, зачем? Бояться вообще не надо — никого и ничего. Если знаешь, что за тобой правда, режь ее, родимую, прямо в глаза и не смотри, кто перед тобой — президент или это сборище сытых дармоедов, Государственная Дума…

Федор Филиппович мысленно поаплодировал хозяину. Дубинноголовые долдоны с большими звездами на погонах встречаются даже в таком серьезном ведомстве, как ГРУ — реже, чем в других родах войск, но все же встречаются, поскольку в армии они необходимы в качестве идеальных, не рассуждающих исполнителей. Генерал-лейтенант Рябокляч в данный момент (как, впрочем, и всегда, когда бывал на людях) выглядел типичным представителем этой непрошибаемой породы. Но это была всего лишь маска, под которой скрывался мощный интеллект талантливого командира, доктора исторических наук, тонкого психолога, опытного провокатора и большого хитреца, изрядно поднаторевшего в закулисных интригах. Это был очень серьезный противник — пожалуй, даже серьезнее Алехина, который тоже пришел в ФСБ не из интерната для умственно отсталых.

Оставалось лишь выяснить, противник ли это на самом деле.

— А ты что по этому поводу думаешь, Федор Филиппович? — спросил Алехин, глядя на него поверх кофейной чашки.

Генерал Потапчук пожал плечами.

— Ну, если здесь действительно все свои…

— Свои, свои, — заверил его генерал Рябокляч, расправляя усы. — Ябедничать не побежим, не волнуйся. Ни в Кремль, ни на Лубянку, ни в главную редакцию центрального телевидения. Так что — жарь, не стесняйся!

— Позволю себе не согласиться с мнением главы государства, — осторожно ступил на тонкий лед Федор Филиппович. — Мне кажется, внутриполитическая обстановка в стране обострена до последнего допустимого предела. А что до обстановки международной, то я не склонен придавать данному фактору такое большое значение, какое придается ему сегодня нашим высшим руководством.

— Правильно, — громыхнул Рябокляч. — Чихали мы и на Евросоюз, и на Америку! Ракеты наши при нас, никуда не делись, так что пусть занимаются своими делами и не лезут в наши!

— С другой стороны, — продолжал Потапчук, — я целиком и полностью согласен с Остапом Богдановичем: если внутриполитическая обстановка нас не устраивает, ее нужно менять. Это в наших силах, поскольку мы представляем наиболее влиятельные силовые ведомства…

— И не только их! — снова вмешался хозяин, вызвав на холеном лице Алехина легкую гримасу неудовольствия.

— Из этого следует довольно неприятный, но, как мне представляется, единственно правильный в сложившейся ситуации вывод: если, с точки зрения главнокомандующего, обстановка обострена еще недостаточно, ее следует обострить искусственно, причем до такой степени, чтобы это заметили и уже не смогли проигнорировать даже в Кремле, — заключил Федор Филиппович.

Над столом повисла тишина, которая могла означать буквально все, что угодно, от полного одобрения до глубокого шока, вызванного возмутительными речами забывшего свое место и свой служебный долг генерала Потапчука.

Как и следовало ожидать, первым эту затянувшуюся паузу прервал хозяин.

— А?! — гулким басом воскликнул он и так грохнул кулаком по столу, что стоявшая на краю ваза с фруктами свалилась вниз, рассыпав по траве свое пестрое содержимое. — Каков орел! Молодец! Ну, ведь молодец же! Как формулирует — любо-дорого слушать!

Вид у него при этом был такой, словно это он, а не Алехин привел сюда Федора Филипповича, и не просто привел, а самолично вырастил, воспитал, вывел в люди и привил надлежащее мировоззрение.

— То есть? — вопросительно заломив бровь, потребовал уточнений Алехин.

— То есть, — очертя голову, пустился во все тяжкие Федор Филиппович, — если бы Саламбека Юнусова не существовало, его следовало бы придумать. А если одного Юнусова им мало, — добавил он, помолчав, — следует придумать еще одного. И так до тех пор, пока их, наконец, не проймет.

— Орел! — опять влез со своими восторгами Рябокляч. — Значит, не ошиблись мы в тебе! Значит, правильно о тебе поговаривают, что тебе палец в рот не клади! Надо же, а по виду не скажешь… Ай, молодца!

— А люди? — спросил Алехин, терпеливо переждав эту бурю эмоций.

— А люди гибнут всегда, — сказал Федор Филиппович. — И будут гибнуть, пока мы не искореним эту заразу — окончательно, раз и навсегда. Это война, господа генералы, а на войне без жертв не обходится.

— А ты как считаешь? — повернулся Алехин к Остапу Богдановичу.

— Ты знаешь, как я считаю, — буркнул тот. — И я, в отличие от иных-прочих, не просто считаю и пересчитываю, а работаю. Федор прав: если им мало, надо еще поддать жару. Чисто теоретически, я имею в виду. То есть, если бы, то тогда. Таким вот, примерно, образом. Может, примем по пять капель за взаимопонимание?

— Я за, — сказал Алехин. — Взаимопонимание — дело святое.

— Я пас, — сказал Потапчук.