Я не вижу твоего лица

Оранжевая тётка рассказывала деду о санатории, в котором отдыхала, восхищалась эффектом после лечебной грязи, водой в бассейне, хвалила массажистку. Тьфу! Опять этот массаж, ну никакого от него нет спасения! И какой кайф люди получают от того, что кто-то трёт их тело? Прикосновение чужих рук, чужое дыхание за спиной. Во время обучения в колледже, мы тренировались делать массаж друг на друге, и быть моделью для кого-то из однокурсников было для меня настоящим испытанием. Руки массажиста хотелось сбросить с себя, а потом помыться, смывая с кожи остатки чужой энергии.

Но тётка, видимо, никакого дискомфорта во время массажа не чувствовала и разливалась соловьём. Дед многозначительно хмыкал и кряхтел, то, опуская развёрнутые газетные листы на стол, то вновь их поднимая.

В вагон из приоткрытой форточки полетели крупные и прохладные  дождевые капли. Они падали мне на лоб, нос, холодили пылающие щёки, словно город целовал меня на прощание. Я жадно вдыхала свежий запах воды и мокрой, прибитой тяжёлыми каплями пыли.

Станция «Минеральные воды», стоянка шестьдесят минут.  А дождь усиливается, теперь он колотит по стёклам вагонных окон, по асфальту перрона, по зонтам людей, столпившихся у вагона.  Хочется туда, на улицу, под небо, ставшее серым, словно кусок жести, под упругие, такие живительные и душистые водяные струи, и я, накинув на плечо лямку своей сумки выхожу из вагона, нащупывая тростью ступеньки. 

- Вот дурная! – слышу голос оранжевой тётки. – Промокнет же вся до нитки. 

- Она же слепая, скажите ей, что дождь идёт, - шепчутся вокруг.

Стараюсь не обращать внимания. Я хочу промокнуть, хочу смыть с себя сомнения и печаль, что опутала меня словно паутина.

Платье липнет к коже, волосы превращаются в сосульки, но жар, опаляющий меня, отпускает, успокаивается сердце, голова отрешается от гнетущих мыслей о Давиде, Аиде, о том, что не сбылось и уже никогда не сбудется, о предстоящей встрече с родителями. Дождь гладит, дождь жалеет, дождь даёт мне короткую передышку.

Стою, запрокинув голову, ловлю дождевые капли.

Гремят по асфальту чемоданы на колёсах, торговцы в шуршащих дождевиках предлагают нехитрую снедь, переругиваются, столпившиеся у вагона пассажиры, то и дело раздаются  гнусавые, невнятные объявления диктора. Звуки холодные, равнодушные, безучастные, словно не решаются судьбы, словно не происходят расставания и встречи.

- Поймал, - раздаётся знакомый до боли, до слёз, до отчаянного крика голос Давида. Тяжёлая огромная куртка ложится на плечи. – Куда собралась, беглянка?

- Неважно, - отвечаю, из-за всех сил стараясь казаться спокойной, безмятежной, хотя сердце бросается вскачь. Он пришёл за мной, хочет вернуть, хочет остановить. Стой на месте, Алёнка, не поворачивайся к нему, не верь! Ты - стена, бетонная, бездушная, непоколебимая стена. Тебя не волнуют ни солнечные зайчики в чьём-то голосе, ни жар чьего-то тела. -Кто я в твоей жизни, Давид?

- Что за вопросы, малыш? Ты- моя любимая, моё сокровище, моё солнышко.

Крепкие руки обвивают талию, сжимают до сладостной боли, до желания сдаться, покориться. Но нет, довольно! Хотя, высвобождаться из кольца таких дорогих и горячих рук я тоже не спешу. Ведь это всё происходит в моей жизни в последний раз. Так почему бы не насладиться, не вобрать в себя это живое тепло любимого человека, не помурчать, словно бродячая кошка.

- Нет, Давид, - сдавлено произношу, качая головой. Капли с мокрых волос скатываются за шиворот, бегут по спине ручейками. – Я- чемодан без ручки, который и выбросить жалко, и держать у себя тяжело. А мне не хочется быть чемоданом, ты уж извини.

Яркие и пёстрые пятна раскрытых зонтов движутся хаотично, суетливо, навязчиво, словно желая меня разозлить. Спокойной и непоколебимой остаться не получится,  теперь я это уже точно осознаю.  И чего всем этим людям надо, ходят, что-то бормочут, стучат каблуками, гремят чемоданами.   Ветер налетает внезапно,  слизывает с кожи дождевые капли холодным языком, от чего тут же бросает в дрожь, а тело покрывается пупырышками. Нужно заходить в вагон, хватит, надышалась свежим воздухом, иначе подхвачу насморк. Не хватало ещё перед маменькой и папенькой в соплях появиться для полноты картины.

- Глупости какие, - шёпот Давида согревает ласковым  майским солнышком, направляет по венам золотые искорки радости, нежности, умиротворения. -  Идём домой, моя девочка, там тепло, там горячий чай и ванна. Идём скорее.

Что-то сжимается в области солнечного сплетения, в груди распускается огненный цветок, кожа ноет от неистового желания прикоснуться к мужчине, стоящему за спиной, подкашиваются колени, готовя тело к падению в сверкающую бездну нежности. Но я усилием воли заставляю себя стоять на месте. У него есть жена, хоть и бывшая, есть ребёнок. А я – всего-навсего развлечение, игра, приятность. Аида- будни, немного скучные, немного однообразные, а я – праздник. Вот только без будней, когда всё стабильно, рассчитано по часам, размерено и спокойно, жить невозможно, как без куска хлеба.  А вот без праздника, без конфетки к чаю обойтись очень даже легко.