Я не вижу твоего лица

- А ты не хотел бы поиграть на улице?- обратилась я к мальчику, уже не скрывая своего раздражения.- Вообще-то, вещи, которые ты сейчас топчешь, принадлежат мне.

- Ребёнок просто играет, - в своей манере отрезала Аида, пресекая любые мои попытки прекратить разрушение моего дома.

Моего ли? Кто я здесь? Похищенная девица? Приживалка? Услада ночей прекрасного, талантливого Давида?

- На улице великолепная погода, пусть играет там, а не лазает по чужим личным вещам! – рявкнула я.

Давно надо было это сделать. И чего ради я терпела, позволяла вытирать о себя ноги?  Думала, что Давид оценит мою любовь к своему ребёнку, мою терпимость к их с Аидой дружбе.  Как  однажды сказал поэт Корней Чуковский: «Поделом тебе, акула, поделом!». А не надо лгать другим, и уж тем более, себе. Эдика я не любила. Меня раздражала его манера при разговоре фонтанировать слюной, его ёрзанья на стуле, словно в заднице ребёнка пасётся табун глистов, ну и, конечно же, привычка хватать без спросу чужие вещи. Что касается Аиды, то наша друг к другу неприязнь вспыхнула с первых дней знакомства. И было сразу всё ясно, подругами мы не будем. Да и какая может быть дружба между бывшей и нынешней?

- Я сама здесь потом уберусь, - ядом в голосе Аиды можно было мышей травить. О да! Она знала куда нажать, так, чтобы и  побольнее и видимых повреждений не оставить. – И вещи нормально сложу, и плиту отмою, и холодильник разморожу.

- У себя дома будешь намывать и размораживать, - копируя интонацию Аиды произнесла я. – И выведи ребёнка на улицу, а лучше иди отсюда!

- Алёна! – прикрикнул Давид.

Тоже мне, прикрикивает он. Правильно, они мама, папа и сынок, встретились, мило болтают. А я – служанка, уберу, перестираю. А если не захочу, так Аида всё сделает, и без меня их семейка обойдётся. 

- Я здесь лишняя, нет мне места, не нашлось для меня роли, - мысль пронзила разрядом электрического тока, поразила в самое сердце. Но надежда, глупая, наивная надежда продолжала теплиться, лить успокоительный бальзам.  Давид одумается, Давид поймёт. Ведь не вернулся  же к Аиде, хотя и возможность была. А значит, я ему дороже.

- Вот и иди туда сама! – подскочив ко мне, взвизгнул карапуз, больно схватив меня за руку. Острые ноготки,  по-обезьяньи цепких пальцев, впились мне в кожу.

- Иди, иди на улицу! Не мешай маме с папой!

Ребёнок тянул меня за руку со всей своей детской силы, агрессивно, нервно. И поддаться ему сейчас было бы слабостью, проигрышем, не пятилетнему мальчишке, разумеется, а его мамаше.

Но больно, ох как больно. Ногти всё яростнее, всё глубже погружались в мою руку, пока я не почувствовала, как из полумесяцев, оставляемых ногтями маленького монстрика, начала сочиться кровь.

Многие дамы, имеющие детей, меня наверное осудят, назовут безжалостной, бессердечной стервой. Но в этой ситуации  ребёнка обидела не я, а его мамаша. Именно она использовала глупенького Эдика в качестве оружия, в качестве прикрытия и пропуска в нашу с Давидом жизнь. А я просто защищалась, как защищалось бы любое живое существо, когда ему причиняют боль.

Крик, когда я ударила мальчика по руке, был оглушительным, ошеломляющим, заставляющим встать дыбом волосы на затылке, совершенно несоразмерным моему удару. Но на Аиду это произвело впечатление.

- Ты ударила ребёнка! – захлёбываясь собственным возмущением, подскочила она. Чёрные волны роскошных волос взлетели вверх, босые ноги зашлёпали по паркету торопливо, гневно, с нарочитой обидой. Мать подбежала к своему плачущему чаду, забившемуся в дальний угол комнаты и усевшемуся на пол, опустилась рядом с ним.

- Милый, сыночек, всё хорошо, - заворковала она быстро, демонстрируя испуг. – Это плохая тётя, ты просто к ней не подходи. Сейчас она у тебя прощения попросит.

А обиженное дитя,  почувствовав внимание, принялось давить из себя плач, всхлипывать, втягивая в себя сопли и слюни. Гадкий, тошнотворный звук. 

- Ну, Алёна, мы ждём!  Думаю тебе нужно что-то сказать Эдику, - холодно, с какой-то жёсткой отстранённостью проговорил Давид. И я ощутила, как между нами растёт и уплотняется стена. Стена непонимания, стена отчуждения.

А может, извиниться и вернуть, пусть и гнилой, трещащий по швам, но всё же мир? И растает стена, и голос Давида потеплеет. И будет всё, как прежде.  Частые визиты Аиды в любое время дня и ночи, шумный, неугомонный и неуправляемый Эдик, вздрагивания от дверных звонков, и, даже в самые тёплые, самые интимные, самые чувственные моменты нашей жизни, страх. Страх появления на пороге Аиды. Хочешь ли ты этого, Алёна? Нужны ли тебе такие отношения без доверия? Не нужны. А значит - вырезай без сожаления гниющий орган, пока есть шанс спасти весь организм. Режь, как когда-то хирург вырезал твою матку. А страшно, как же страшно остаться одной, без него, без всякой надежды на встречу. И даже воспоминания такие нежные, прозрачно- хрупкие о костре в лесу, о днях проведенных в его общежитской комнате, о бесстыжих ваннах придётся похоронить, чтобы не бередили душу. Не жгли изнутри адским огнём.