Я не вижу твоего лица

Открываю шкаф.  Зеркальная дверца отъезжает тихо, словно успокаивая, жалея. Достаю свою спортивную сумку, бросаю на пол, принимаюсь выуживать из недр купе свои вещи – летние платья, джинсы, футболки, три тёплых кофты. Направляюсь на кухню, достаю из навесного шкафчика чашку и ложку,  из холодильника пару огурцов, помидоров, колбасу, сооружаю бутерброды. Теперь в ванную, взять шампунь, пасту и зубную щётку, мыло и мочалку. С каждой секундой предметы отчуждаются, становятся незнакомыми, прощаются со мной с молчаливым равнодушием. Всё, погостила, погрелась в лучах искусственной заботы,  ощутила,  нюхнула счастья, попробовала  какого оно на вкус – пора и честь знать. И не смей реветь! Не смей кривить губы в жалкой гримасе, не смей протяжно вздыхать! Вытри, бегущую по щекам солёную влагу, проглоти жёсткий, карябающий горло, комок, бери в руки телефон и звони Маринке, так как без посторонней  помощи, ты  в поезд не сядешь, да и на вокзал не попадёшь. 

Глава 27

Плацкартный вагон шумел, шуршал газетами, спорил, вжикал молниями сумок, с деловитой торжественностью доставал любовно приготовленную дорожную еду. Скоро в воздухе разольются запахи растворимого кофе, колбасы и варёных яиц. Усталые, но довольные проведенным отдыхом, граждане возвращались домой, желая поскорее встретить родных, чтобы поделиться впечатлениями. Каждый из этих людей, суетливых и встревоженных предстоящей долгой дорогой, казался мне счастливым. И та толстая дама в ярко-оранжевой футболке, плюхнувшаяся на мою полку, и тут же заняв добрую её половину, и старичок напротив,  читающий газету, и бегающая по вагону девчушка, и её старший брат, объясняющий, что громко кричать и бегать в общественных местах неприлично,  и, как не  странно, громкоголосая высокая проводница, предлагающая чай и сладости.

Прощай, Пятигорск! Прощай, зелёная гора Машук, озеро Провал, грот Дианы, прощайте  арфа и Бесстыжие ванны! Воспоминание о горячих источниках обожгло щёки, заставило вновь скривиться от подступающих слёз. Это был всего лишь сон, сладкое наваждение. Да и как я могла поверить в то, что всё происходящее со мной правда? Не бывает столько счастья! Не бывает столько света и тепла! Только не со мной! Стереть бы из памяти, скомкать, разорвать в клочья!

Поезд набирает ход, у него своя дорога, свой график. Поезду плевать, на то, что одна не особо умная девица мучительно желает остаться, но понимает, что никому в этом городе не нужна, и по тому уезжает.  Куда? Девица и сама не знает, скорее всего, к родителям.  Она выйдет на перроне своего родного города, вдохнёт тяжёлый воздух, запрокинет голову к вечно бледному небу, наберёт знакомый номер, и будет молиться о том, чтобы на том конце взяли трубку, чтобы простили и приняли блудное дитя. Ведь это неразумное дитя не сделало ничего плохого, оно просто хотело стать счастливым. Разве это преступление? Но оно одумалось, осознало свою никчёмность, своё бессилие и смирилось, решив покориться судьбе, покориться родителям.

Как же много людей, галдящих, смеющихся, жующих, снующих повсюду. Мешают, раздражают. Ах, скорей бы наступила ночь, погасли лампы над потолком, а по вагону разлился  приглушённый золотистый свет ночников. И вот тогда, под свистящий храп, под мерный перестук колёс можно будет поплакать, сладко, изливая всю горечь в серую казенную подушку. Чтобы потом, встав перед родителями, холодно и уверено, без предательской дрожи в голосе, заявить, что нет в большом мире радости и любви, не нашла, не встретила,  признаю свои ошибки и каюсь, каюсь, каюсь. Ведь мне некуда больше идти. 

- А может, стоило побороться? – спросила Маринка, когда мы уже стояли у вагона, ожидая проводника.

Небо стремительно серело, затягиваясь плотными тучами. Явственно пахло дождём. И к моему подавленному настроению добавилась ещё и смутная тревога. И я по- старушечьи тогда подумала: «Не к добру».

 - С кем? – устало проговорила я, мысленно благодаря Маринку за то, что она говорила со мной о важном для меня, а не пыталась отвлечь ничего не значащими пустяками. – С прекрасной, зрячей Аидой, способной нарожать Давиду дюжину сыновей? Или с Эдиком? Нет, Марин, в этой истории мне нет места.

- Но ведь Давид не гнал тебя, - слова, сказанные подругой, прозвучали неуверенно, жидко, давая мне ещё раз убедиться в том, что я всё делаю правильно.

- Хреново благородство не позволяет. Вроде как: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Вот только я не щенок, который надоел, а выкинуть жалко.  Я - человек, я - личность. Боится указать мне на дверь? Страшится уколов совести? Так и быть, облегчу ему задачу, уйду сама.

- Прости, это я тебя с толку сбила, притащила сюда.

Марина произнесла это на столько искренно, что стало её жаль. Ведь она действительно хотела помочь, вытащить меня из ямы, в которую я угодила.

- Ты здесь не при чём, просто – судьба моя такая, несчастливая.

Мы порывисто обнялись.