Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Офигенно. Альфред не может поверить, жадно смотрит на омегу и нежно ласкает податливые стенки. Один, два, три пальца постепенно оказываются внутри, но Джонс и не думает торопиться, двигает ладонью медленно, мягко, ощущая, как по ней стекает смазка, а в воздухе остается только этот теплый и сладкий аромат омеги. Вместе с ним в голове стелется густой и вязкий дурман. Это не похоже на безудержное и звериное желание, какое овладевало раньше от близости. Это возбуждение куда мягче и спокойнее, но от того не менее жаркое.

— Ал, черт, пожалуйста…

Ваня попросту изнывает в его руках от осторожных движений. От них одних крышу рвет уже так, что перед глазами пляшут черные точки и стелется густой туман. Ване хорошо, даже слишком, а за запахом альфы и вовсе теряется ощущение реальности, теряется абсолютно все. Ноги слабо подрагивают от напряжения, руки скользят по белой футболке Ала, и Ваня никак не может ухватиться за что-нибудь, чтобы было немного удобнее за расползающимся внутри жаром.

— Вань… — Джонс решает эту проблему сам, когда осторожно валит Ивана на диван и благодарит всех богов за то, что тот достаточно широкий. Ваня не понимает ни черта, но ловит ртом ускользающий воздух, когда Джонс тесно прижимается грудью к спине, разводит сильнее в стороны ягодицы и давит большими пальцами на колечко мышц, чуть проталкивая их внутрь и отстраняясь.

— Черт, черт, черт…

У Вани даже слов не остается от этого давления и горячего дыхания в загривок. Альфред лишь мягко улыбается и обводит языком выступающий позвонок, трется носом о шею и ловит очередной стон.

— Тише, — шепчет Джонс и проталкивает пальцы глубже, чтобы немного погодя вновь ослабить напор.

Ему нравится дразнить, нравится слушать этот возбужденный скулеж и видеть метания своего омеги, который ерзает все сильнее, кусает губы и ладонь, лишь бы хоть немного заглушить то возбуждение, которое разрывает его изнутри. Альфреду нравится абсолютно все, и он готов дразнить так очень долго. Вот только собственный член буквально разрывается от прилившей крови, а теснота на пальцах так волнительно приятна, что сил удерживаться просто не остается. Джонс понимает, что не сможет уйти, даже если уснувшие принципы сейчас взбунтуются, да и угрозы Вани вполне реальны. Но теперь нет смысла даже угрожать — Ваня стонет надрывно, и этот стон хлеще любых цепей опутывает и привязывает намертво к себе.

— Ал, Ал, Ал… — он шепчет это сбивчиво и едва ли видит еще гостиную перед глазами.

Все пространство вокруг в черных пятнах от частого дыхания, голова идет кругом от недостатка кислорода, а давление внутри вдруг слабеет, Джонс ерзает чуть активнее, а Ваня замирает и считает секунды. Головка упирается в промежность, и Иван невольно сглатывает, распахивает глаза сильнее и слышит стук сердца в голове.

— Мой хороший… — ладонь Джонса снова ползет по мягкому боку, и Ваня почти может видеть, с каким обожанием тот впитывает сейчас взглядом каждый изгиб, с каким трепетом касается его ладонь и каким безудержным теплом отзывается все внутри. — Люблю тебя, — Альфред почти целомудренно целует в висок, и Ваню топит в этой нежности и ласке.

— Я тоже люблю, — торопливо шепчет он, едва ли ловя воздух. — Но Ал, я…

Легкое возмущение тонет не в стоне — в хрипе. Джонс входит внезапно, медленно, плавно и постепенно, и от этого по позвоночнику вниз бегут мурашки, а по нервам протекает горячая, неудержимая волна. Это слишком приятно, слишком желанно и так непривычно. Особенно непривычно, что Альфред совсем не торопится, что он двигается так медленно, не резко и от того ощущения…

— Ты в порядке? — голос Джонса порядком хрипит от возбуждения и волнения.

— В полном. Продолжай. Просто продолжай, — задыхается Ваня и подается навстречу, подстраиваясь под этот крышесносный неторопливый ритм.

Так сильно он не чувствовал Альфреда еще ни разу за все время их встреч. Так чувственно его не брали еще никогда в жизни. Каждый толчок точно по оголенным нервам, уносит к чертям все сознание и мысли, и Ваня знает, что кроме него и Ала сейчас больше не существует ничего.

— Господи, Вань, мне крышу от тебя сносит, — скулит Джонс, сминая ягодицу в ладони и упираясь лбом во влажную шею.

Ему сложно не верить — Ваня всем своим телом чувствует чужую дрожь, чувствует острое прикосновения языка к позвонкам, и все это сливается в единый ком из наслаждения и ощущений. Ему хочется всего и сразу, хочется продолжения этого, хочется б'oльшего удовольствия, хочется чтобы Альфред еще раз очертил так властно грудь, зажал сосок между пальцами…