Я никогда не

Мама начала издалека – показывала мне фотографии детей ее друзей, которые благодаря работе в хорошей фирме то и дело ездят в заграничные командировки, а потом продлевают их в счет отпуска и «видят мир». Я была знакома со многими из них. Они противопоставляли статусные вещи, понты и потребление путешествиям, утверждая, что путешествия – это настоящая жизнь, и в любой момент, как подвернется случай, надо срываться и мчаться куда угодно и обязательно чувствовать себя счастливым в поездке. Они романтизировали физические передвижения – может, из-за Жюля Верна, может, из-за сказок о Синдбаде Мореходе, из-за Колумба и Магеллана – а может, и я сейчас романтизирую их романтичность и ни о каком парусе и киле, и плоте и дирижабле они даже не думали, но дело вот в чем: путешествие само по себе не является чем-то особенным или по умолчанию положительным. Вместо того чтобы заставлять душу трудиться, они заполняли пустоту потреблением непрочувствованных путешествий. Они не растили свой сад, они просто привозили на бетон взращенные чужими руками цветы, те вяли, и они привозили новые.

– Дети сейчас, конечно, тепличные растут, – сказала мама. – Никто из нашего поколения забавы ради себе бельевые ателье не открывал.

– Я делаю это не ради забавы.

– А ради чего, Корлан? – Мама протянула мне чашку некрасивого чая. – Человек, который хочет крепко стоять на ногах, будет не с тряпочками возиться, а займется настоящей работой.

– Тогда не покупай дизайнерскую одежду, – накинулась я на нее. – Знаешь, кто ее придумывает? Школьные неудачники, странные лохи, которые знают каждый снимок Шалом Харлоу[53], а сами не догадываются помыть голову, заучки в самодельных шмотках, которых не то что другие дети – учителя не любили, над которыми все смеялись.

– Не сравнивай себя с большими брендами, там работает штат профессионалов, и там, знаешь, не натуральное хозяйство: сама пошила, сама рекламирует, сама продает, сама моет. Если ты такая талантливая, вон, кто-то начинает в своем гараже, и очень скоро их замечают и раскручивают.

– А если нет? Если маленькое ателье так и останется маленьким ателье, если мой максимум – это большой список покупателей и хорошая репутация? Если ко мне не придут никакие инвесторы и я не превращусь ни в «Викториас Сикрет», ни в «Ла Перла» – значит, мне нельзя этим заниматься? То есть начиная с определенной суммы и определенной высоты деньги и успех облагораживают любое занятие и быть мелким барыгой плохо, а наркобароном – боже мой, какой большой человек?

– Не передергивай. – Мама покосилась на окно, будто кто-то мог услышать нас шумным днем с шестого этажа. – Я что, не разрешила тебе учиться, где ты хотела? Чего-то там рисовала, чего-то возилась – люди с такой профессией становятся художниками-постановщиками или в современных галереях задорого продаются – все, кто что-то умеет, понимаю я это, не понимаю, они все на слуху. Талант, знаешь, измерить нельзя, это тебе не спорт, не математика. В наше время уже нет непризнанных гениев, это было раньше, потому что люди были необразованные. Сейчас есть разные мнения, есть интернет, и если людям не нравится, значит, не надо этого делать. И настоящее искусство я ценю, я хожу в хорошие музеи и иду на фильм о Ван Гоге вечером.

Меня накрыло злостью.

– Не надо смотреть фильм о Ван Гоге. Не надо ему сопереживать, осуждать его современников и чувствовать себя замечательной.

Я знаю, как поступила бы мама с Ван Гогом. Она бы долго присматривалась плавающим полупустым взглядом и в конце купила бы у него одну картину и столько бы проявила унижающей снисходительности, столько сетовала бы, что переплатила, столько рассказывала бы всем, как она поддержала его, – что он не выдержал бы, любым путем заработал бы денег и выкупил у нее свою картину обратно.

Когда я говорю ей что-нибудь, что не дает мне покоя и о чем она никогда не думала, она смотрит на меня со смесью жалости и нетерпеливого желания это немедленно прекратить. Я никогда не договариваю ей свои мысли в том виде, в каком планировала, я оступаюсь где-то на середине и скомканно веду к концу, а заканчивает она – и совсем не так. Я не договорила, совершенно не выразила, что думаю, но она сворачивает тему. Она не хочет находиться на той незнакомой территории, где она никто и где она не ориентируется, в системе координат, где ее не существует, и потому уводит меня.

Я набрала воздуха и сказала то, что мне давно хотелось сказать маме и чего я не говорила, потому что обычно я защищалась, а не нападала.

– Ты скажешь, – голос у меня срывался, – пользуясь словами, которые я сама тебе и подсказала, что я ремесленник, а не художник, и так оно и есть, и я счастлива быть ровно на своем месте, но будь я художником, ты бы точно так же меня презирала. Ты никогда не научишься узнавать красоту с первого взгляда, потому что ты сначала смотришь на ценник, а потом восхищаешься.

Мама покачала головой: