Я никогда не буду частью большой истории

– Нет, доча, это очень большой кусочек, нужен поменьше… Нет-нет, не бросай так сильно, они испугаются – наставляла мама.

Утки возились в прибрежной каше, взбираясь по откосному берегу и сваливаясь обратно в воду. Девочка забвенно управлялась с хлебом.

– Вот как только они к тебе привыкнут, как только поймут, что ты не сделаешь им плохо, так к тебе прямо на ручки полезут. Надо только их прикормить, – подбадривала её бабушка. Ребята уже давно ушли вперёд.

– Смотри, это мандаринка – мама указала дочке на растрепанную утку, которой, наверное, очень бы и хотелось быть цветастой мандаринкой в дышащих паром водах Японии. Только она не была мандаринкой – она была уткой в пруду на окраине Дедовска. Я поднял голову к металлическому небу. Вдали млели пыльные кубики, которые беспечный ребёнок здесь когда-то бросил и забыл про них, а позже их заселили маленькие и несчастные мыши. Мне было очень больно, и больше всего хотелось заплакать. Лицо моё скривилось, глаза намокли, но не скатилось ни слезы. Я знал, что не заслужил облегчения.

Сегодня я никуда не пошёл, проспав четырнадцать часов к ряду. Пишу, стоя перед дверью на общий балкон. В ней есть маленькое окошко, через которое видно всю Москву. Космос чарующих огней, пульсация дорожных артерий. Я дышу на стекло и погружаю этот город во мглу. Но запах лестничной клетки (мусор, штукатурка, сигареты) быстро отрезвляет меня от фантазий, а город за растаявшим пятном продолжает жить своей жизнью.

Часть II: Крестный ход

В субботу Мистер Монтэг написал мне, что ему приснился Дедовск, и предложил совершить новую спонтанную поездку в какой-нибудь «усть-замкадьевск». Вообще-то с нашей последней поездки в Дедовск полтора года назад мы ещё несколько раз порывались куда-нибудь так съездить; один раз даже получилось – в Чертаново, в гости к Пелевину (нам, разумеется, не открыли), – но после некоторой любовной язвы, открывшейся в нашей экспедиционной группе, компания как-то расстроилась. 104-го больше нет с нами, потому что он познал радость первых отношений и «откис»; Колючей больше нет с нами, потому что она призналась в своих чувствах, но я деликатно отказался: сначала от любви, а потом – и от дружбы; и даже Прокофий, видимо, тоже из-за каких-то романтических терзаний, удалился из ВК, и теперь его звали DELETED. Любовь всё-таки – та ещё химоза; ей, кажется, можно пробивать трубы или растворять трупы. Впрочем, прошло время, поражённые участки аккуратно ампутировали, култышка затянулась кожей, и компания вновь собралась на поиски приключений – собралась, как и тогда, на станции «Стрешнево».

Поезд до Истры отходил в половину двенадцатого и, как всегда, завозившись дома, до станции я бежал. Мистер Монтэг и Прокофий ждали меня у билетных аппаратов. Мы поздоровались, немного похихикали над моим «совершенно непредсказуемым» опозданием, купили билеты, спустились на платформу и сели в подошедшую как раз электричку.

Когда пришла моя очередь рассказывать про свои дела, я, поведав о тяжёлых буднях писателя, достал две свои недавно отпечатанные и подписанные второпях перед выходом книжки и раздал ребятам. Они заскромничали, книги всё никак не шли у меня из рук и, приподнявшись, я сказал, что сейчас тогда пойду по вагону торговать книжками, после чего у меня их всё же взяли.

Мистер Монтэг, сейчас уже студент журфака РАНХиГС, спросил меня про мой писательский ценз и, как обычно, ударился в пространные объяснения причины своего вопроса: у них, мол, есть такой предмет «Критическое мышление», на нём они свободно воспаряют мыслью, выписывая всё, что приходит в голову, и Монтэг понемногу вникает в литературное дело, но ещё только ищет свой метод работы, поэтому вопрос: как (в самом техническом смысле) я пишу? Ну, я объяснил, что, если раньше я писал вообще без каких-либо цензов, каждый раз мысленно взваливая на себя весь замысел целиком, загоняясь, увиливая от письма и откладывая его на потом, то сейчас я научился есть слона по кусочкам, видеть в лесу отдельные деревья, а мой ценз – чтобы к концу дня экран планшета сверху донизу наполнился буквами; больше – хорошо, меньше – тоже можно. Поскольку мои спутники, одетые во всё чёрное, начали таять под светившим в окно солнцем, мы пересели на лавку с противоположной стороны.