Я никогда не была спокойна

У Анжелики появляются первые сомнения, но она подавляет их: нужно сомкнуть ряды, чтобы противостоять нападкам внутренних и внешних врагов революции. Она никому не рассказывает о своих разногласиях с российским руководством, не говорит о дурноте, которую испытывает, наблюдая метаморфозу, происходящую с революционерами и новыми тюремщиками, худшими, чем царские. В статье, написанной для газеты Avanti! она сочиняет несколько лицемерных заявлений. По ее заметкам видно, что она не имеет представления о том, что происходит в России: «Чудо великой перестройки старой и дряхлой системы, которую могут возродить только новые свежие силы». Она напоминает о бойкоте России и «вере в человеческие силы и божественную силу Идеала». Последствия войны ощущаются в России меньше, чем в других странах: «При любом другом режиме эти последствия привели бы к уничтожению классов, менее способных к сопротивлению, здесь же они поддерживаются и разделяются справедливым образом». Своих итальянских товарищей она убеждает не верить лжи, которую рассказывают о преступлениях красного террора:

Когда вам говорят, что мы живем в ужасных условиях, имейте в виду, что никогда еще не было так мало убийств, а что касается террора, достаточно сравнить его с несколькими днями боев в Германии и в других местах, чтобы понять, что здесь это была менее жестокая битва. Вы знаете, насколько мое естество восстает против насилия: поверите ли вы мне, когда я скажу, что белый террор в тысячу раз более жесток и коварен и что все басни, которые вы слышите о красном терроре, – это выдумки. Какая наглость выдавать за терроризм то, что является законной самообороной[459].

Она превозносит «дух радостного самопожертвования» рабочих, уходящих с заводов на фронт. Она объясняет различие между войной и гражданской войной («нашей войной»). Завершает статью интернационалистская риторика:

Народ и его вожди знают, что рабочие других стран не допустят, чтобы русская революция захлебнулась в крови, как и германская революция, которая, несмотря на неимоверные трудности, движется к победе[460].

Уже в момент написания этих слов Анжелика понимает, что они не соответствуют действительности. Многие факты, с которыми она сталкивается на собственном опыте, не могут не открыть ей глаза. Она терпит, она оправдывается, она страдает. Она надеется, что после гражданской войны и Октябрьской революции установится режим на демократической основе и он устранит методы, недостойные социалистов. Но когда чрезвычайная ситуация заканчивается, ничего не меняется. В большевистскую мясорубку попадают ее любимые итальянские товарищи, которым она лицемерно пишет, что в России «каждое упоминание о них вызывает энтузиазм».

Хотя нам не хватает известий о вас, я не сомневаюсь не только в вашей преданности делу русской революции, но и в вашей политической проницательности. Вы поняли, что речь идет о выборе не между большевизмом и другой социалистической фракцией, а между отстаиванием пролетарского права и прямой защитой буржуазных привилегий. Выхода нет и быть не может. Тот, кто этого не видит, становится пособником реакции, предает, может быть невольно, пролетарское дело и спасает капиталистическую систему в самый решающий момент. <…> Коммунизм проистекает из той же империалистической вакханалии, и честного революционера, не понимающего этого, можно только пожалеть. Мы рассчитываем на итальянских социалистов как на самых решительных основателей Третьего интернационала[461].