Я никогда не была спокойна

И вновь она обращается к Шлоссбергу. Она пишет ему проникновенное письмо. «Я пишу, чтобы попросить тебя помочь мне помочь[557]. Мне нужно помочь одной венской семье. Кроме того, что они евреи и радикалы, у них настолько еврейская внешность, что я содрогаюсь каждый раз, когда думаю, что может с ними произойти каждый день, каждый час. Пожалуйста, помоги мне! Скажи, не знаешь ли ты организацию, которая занимается выдачей виз для британцев из Найроби? Такой запрос я получила из Вены через Париж. Я прошу прощения за то, что прошу тебя помочь мне, но я считаю это своим долгом…»[558] Вскоре после этого приходит ответ из секретариата профсоюза, подтверждающий его готовность помочь евреям. Действительно, в эти же дни венской семье была оказана помощь в побеге. Самой действенной является «организация госпожи Розовской и HIA[559], которые занимаются именно такими делами». Однако, по мнению секретариата профсоюза, «ситуация сложилась безысходная»[560].

И это только начало трагедии: худшее еще впереди – в ноябре 1939 года наступает «Хрустальная ночь», за ней – Холокост. Рим следует политическому курсу Берлина и принимает расистские законы: начинается исход итальянских евреев. Среди них и Маргарита Сарфатти, бывшая любовница дуче, которую он отдалил, а потом прогнал: вокруг много других, более молодых женщин, ему не до престарелой Маргариты. Синьора Грассини – прошлое, она напоминает ему о возрасте, и это заставляет его чувствовать себя старым, а старение вызывает у Бенито тревогу. Теперь близость с ней вызывает у него отвращение, и ей закрыт вход в Палаццо Венеция[561]. Муза некогда молодого редактора Avanti! вытеснившая Анжелику Балабанову, утонченная вдохновительница стольких политических и культурных битв, последовавшая за Муссолини в Марше на Рим, теперь не нужна. Она еврейка, ей пятьдесят восемь лет. У Бенито уже два года роман с девушкой двадцати шести лет, Клареттой Петаччи[562]. Сарфатти понимает, что фашизм охвачен вирусом антисемитизма. Евреев исключают из фашистской партии, в списке уже есть и ее имя, ее, одной из основательниц партии. Маргарита бежит в Париж с драгоценностями и пачкой любовных писем от Муссолини. Она посещает самые шикарные салоны, например – Коко Шанель и Кокто, но ее цель – Соединенные Штаты, где она уже была в 1934 году.

Это была успешная поездка. Газеты говорили о ней как о подруге дуче, представительнице величайшего социального эксперимента современной эпохи – фашизма. В 1938 году Маргарита снова уехала в Америку, но прием был уже не тот, что четырьмя годами ранее. Имидж Муссолини среди американцев (но не среди итальянцев) рухнул из-за расистских законов, союза с Гитлером и жестоких нацистских погромов. В Европе ощущалось веяние войны, которое очень беспокоило вашингтонскую администрацию: гражданская война в Испании – лишь предвестие того, что произойдет вскоре после этого.

Все помнят, что Сарфатти – фашистка первого призыва, но она умелый манипулятор: теперь она утверждает, что подвергалась политическим преследованиям, что Муссолини изменил и продался немцам. Часть еврейской общины верит в это и организует Маргарите несколько лекций в университетах и колледжах. Балабанова в ярости, она возмущена приемом, оказанным давней сопернице. Она пишет Сальвемини, предлагая ему подписать обращение-обвинение, в котором будет сказано, что Сарфатти выставляет себя жертвой фашизма. Но профессор из Мольфетты отвечает, что это ничего не даст: все скажут, что это просто свара между итальянцами. Гораздо лучше мобилизовать на это группу евреев и американцев: «Если что, мы, итальянцы, могли бы вмешаться позже, чтобы подтвердить своими показаниями обвинения в ее адрес»[563].

Кампания против Маргариты удалась. Американские власти посчитали ее персоной нон грата и не стали продлевать ей вид на жительство. Сарфатти переехала сначала в Монтевидео, а затем в Буэнос-Айрес, где прожила до 1947 года. Наконец она вернулась в Италию и продолжила писать о своем прошлом и об Анжелике, «истеричке», «грязной уродке-калмычке с бесформенным телом», но при этом «революционерке, изумительно красноречивой и говорящей на шести или семи языках»: «Когда она говорила, у вас загоралось сердце, и вы смотрели на ее лицо. На котором только и видно было, что пылающие огнем глаза, то ли от энтузиазма, то ли от негодования. Для нее не существовало золотой середины». Маргарита признает, что была «недальновидна», когда недооценила силу и мужество Балабановой.