Я никогда не была спокойна

ее касается одна лишь страница 38 и нескольких абзацев на странице 39, вот и все. Конечно, возможно, никто не будет публиковать ее автобиографию после выхода моей книги, но это не имеет никакого отношения к делу. Харпер[551] позвонил мне, чтобы узнать мое мнение о возможной покупке ее мемуаров. Я сказал им, что они просто обязаны их купить и что я помогу отредактировать книгу, если это будет необходимо. Я надеюсь, что она продаст книгу. Я оскорблен, что Балабанова хоть на минуту заподозрила меня[552].

Когда летом 1936 года Анжелика поскользнулась в отеле «Плаза Парк» и попала в больницу, она была вынуждена прервать свои оплачиваемые турне. Она переезжает в Чикаго, на Западную Ван-Бурен-стрит, в дом своего товарища Александра Винса. Она чувствует себя неловко, но вынуждена просить американский профсоюз о небольшой финансовой поддержке. Поэтому она пишет Карлу Шлоссбергу, казначею Межнационального профсоюза дамских портных. Она объясняет, что, к сожалению, вынуждена отказаться от любой деятельности и зависеть от других людей: «Мне нужна медицинская помощь. Мой врач посоветовал мне оставаться на месте на некоторое время – примерно на месяц». В любом случае лучше не рассказывать друзьям о состоянии ее здоровья, «учитывая неуместность личной ситуации перед лицом настоящей и будущей судьбы человечества»[553]. Шлоссберг отвечает очень ласковым письмом и пожертвованием в размере трехсот долларов. «Ты не должна чувствовать себя неловко. Все знают, что сумма в 300 долларов внесена на антифашистское дело, которое ты представляешь»[554].

Лето 1936 года оказалось невеселым. Если несколькими месяцами ранее, по приезде в Америку Анжелика говорила Эмме, что чувствует себя как в раю, теперь ее мучает вынужденная неподвижность, но больше всего – ужасная новость, которую она узнает из газет: Александр Беркман покончил с собой. Саша, любимый друг Гольдман, выстрелил себе в висок. Он был болен: его поедал рак, и он больше не мог терпеть этого. Но настоящая болезнь, которая давно его грызла, называлась «разочарование», «бессилие». Александр, много лет назад изгнанный из США за подрывную деятельность, увидел крах своих идеалов и вернулся из России измученным тяжелыми переживаниями.

«Эмма, мой друг, моя сестра, где ты?» – пишет Анжелика. Она говорит, что надеялась, что новость в «Трибюн» была ошибкой, что она не может поверить, что такой человек, как Саша, мог совершить такой поступок, но понимает, что он «имел право поступить так, как поступил»[555]. Эмма в отчаянии: больше всего ее мучает то, что она не до конца понимает причины самоубийства. Действительно, он был болен, и последние приступы боли изнуряли его, но за несколько дней до того, как он покончил с собой, он не проявлял никаких признаков, которые могли бы свидетельствовать о том, что он совершит самоубийство. Последний раз они общались 27 июня, в день 67-летия Эммы, в четыре часа дня. «Он застрелился в полночь. То, что происходило в течение этих восьми часов, не дает мне покоя». Эмма в полном смятении: ее борьба в Англии, куда она переехала много лет назад, потерпела фиаско; теперь она оказалась во Франции, голодная и без Саши. «У меня ничего не осталось, ничего. Зачем жить, для кого, ради чего? Так бессмысленно и совершенно бесполезно ждать…»[556]

Жизнь Балабановой снова безрадостна и усугубляется кошмарной международной политической ситуацией. Размышлять о своих внутренних переживаниях некогда: надо заниматься делом. Прежде всего антифашистской пропагандой. Анжелика, почти шестидесятилетняя маленькая женщина, снова начинает проповедовать антифашизм, приводя доводы, не входившие раньше в ее идеологический арсенал. Теперь лейтмотивом ее выступлений становится демократия, а также социальная справедливость. Нельзя отменить свободу в одной стране без последствий в других странах. Вот почему изучение итальянского примера важно и для американцев: «Ни одна страна не застрахована от бедствий фашизма». Именно это она тщетно проповедовала в Германии и Австрии в 1920-е годы. И вот теперь ее предсказание сбылось. Ее задача заключается в сборе средств для вывоза евреев из Европы, но рабочие, которые приходят на ее конференции, не отличаются особой солидарностью: ей требуется шесть недель, чтобы собрать тридцать долларов.