Я никогда не обещала тебе сад из роз

Она смотрела им вслед, когда они на негнущихся ногах шли по направлению к главному корпусу. Счастливые семьи. Как принято говорить: «Ты должна его осчастливить». Как принято говорить: «Ты должен ее осчастливить — научись вести себя за столом и обеспечь ей будущее нашей мечты!» Она вздохнула. Даже умные, честные и добропорядочные ничтоже сумняшеся торгуют своими детьми. Ради детей они пускают в ход обман, кичливость и фанаберию, до каких никогда бы не опустились во имя собственных целей. Ах-х-х! У нее вырвался очередной вздох, потому что сама она не родила и не выкормила ребенка, потому что ни с того ни с сего задалась вопросом: а смогла бы она интриговать или заноситься, покупать мечты и бесцельно примерять их к Деборе, будь эта девушка ее дочерью? Поразмыслив еще немного, она сняла трубку и еще раз дозвонилась до четвертого отделения.

— Да ее только-только в посетительскую забрали, доктор, — ответила санитарка.

— Ладно, ничего страшного. Я рассчитывала…

— Алло, доктор?

— …что она успеет причесаться.

Домой Эстер и Джейкоб ехали молча. Каждый ждал, чтобы в голове улеглась простая истина, но увиденное никак не вязалось с тем, что они привыкли считать правдой, а потому обоих взяла оторопь. Они доверяли доктору Фрид. Не прячась за лицемерными утешениями, она давала надежду — то, чего отчаянно не хватало родителям. Но их дочь изменилась почти до неузнаваемости. Нет, они не услышали бессвязного бормотания, не увидели буйства, но ужаснулись какой-то невыразимой отстраненности. Дебора словно не обитала в своем теле.

За дверью посетительской Джейкоб только сказал:

— Бледненькая совсем…

А Эстер, пытаясь разобраться в собственных чувствах, прошептала:

— Можно подумать… ее… кто-то до смерти забил изнутри.

Злость Джейкоба обратилась против жены; он отвернулся.

— Вечно тебя заносит! Лишь бы высказаться!

На обратном пути в Чикаго они поняли только одно: пора открыть Сьюзи правду.

Доктор Фрид продолжала гонять, заводить в тупик и подталкивать вперед свою неподатливую больную по всем кругам любви и ненависти. Дебора постоянно убегала в ирские потемки, маскируясь и вздымая пыль, чтобы только спрятаться. Ей хотелось слепоты и беспамятства, потому что теперь до нее дошло: все, что она увидит или узнает, даже самое постыдное, страшное и уродливое, придется выносить на обсуждение, хотя необходимость этого оставалась для нее такой же загадкой, как нижние пределы Ира.

— Я долго мирилась с тем, что ты бежишь от своего отца, — заявила как-то Фуриайя. — Когда ты о нем заговариваешь, в твоем тоне сквозят страх и ненависть… и что-то еще.

Потаенный секрет, до которого Фуриайя докопалась своими земными уловками, залегал глубже банальных несправедливостей: она уловила раздувание мелочей, простое непонимание в решающие минуты. Секрет отчасти заключался в том, что Дебора походила на своего отца. У обоих был вспыльчивый, буйный нрав, оба подолгу тлели, а потом, не к месту, взрывались сполохами ярости. Признавая это сходство, Дебора страшилась и отца, и себя, чувствовала, что он слеп в своей любви к ней, ведь он никогда не знал ее и ни на миг не понимал. Было и кое-что еще, выходившее за пределы его понимания.

— Иногда я не скрывала своего презрения, — сказала она.

— Вижу, ты что-то припоминаешь.

— Он всегда боялся, что есть мужчины… которые только и ждут, чтобы схватить меня в темном закоулке: за каждым деревом ему мерещился подстерегающий меня злодей, сексуальный маньяк. Сколько раз отец вбивал мне в голову всякие предостережения. Мужчины — животные. Мужчины — похотливые скоты… и я про себя соглашалась. Однажды он устроил мне разнос только за то, что на улице я увидела эксгибициониста. Из-за того, что тот обратил на меня внимание, отец почему-то решил, что я спровоцировала это своим поведением. Он кипел злостью и страхом, без конца талдычил одно и то же… впору было подумать, что какая-то сила притяжения влечет подобных типов ко мне одной. Я тогда заметила: «А что ж им ко мне не тянуться, к такой испорченной и развратной? Другие ведь не глядят в мою сторону». И тут он с размаху залепил мне пощечину, потому что я сказала правду.

— Возможно, он боялся зова собственных страстей?

— Что? Он же отец… — начала Дебора и, не дожидаясь объяснения, поняла, что сейчас услышит.

— В первую очередь он — мужчина. И отдает себе отчет в своих мыслях. Возникают ли подобные мысли у других? Да, и он это знает. Способны ли все другие так себя сдерживать, как он? Естественно, нет.