Я никогда не обещала тебе сад из роз

Дебора погрузилась в раздумья об этом почти-влечении, которое столько раз едва ли не пробивалось на поверхность. В нем угрызения совести переплетались с любовью; оно дразнило ее и сбивало с толку, превращая в тайную пособницу всех гнусностей, совершаемых маньяками из нескончаемых отцовских нотаций. По причине собственного страха отцу виделся в ней тот же самый голод и стыд, что и у тех маньяков… что и у него. Он талдычил про их интимные части тела, пораженные болезнью, и Дебора вспоминала, что ее постыдные части тела тоже поражены болезнью. В своих снах Дебора вечно пускалась в бегство, а обернувшись, всякий раз видела до боли знакомые лица: отцовское и свое.

— Даже сейчас боязно?

— Нет… — А затем, представив, до каких пределов разрослась тень в Трясине Страха, и осознав, что завеса вины до неузнаваемости плотно окутывает только отца да горстку ее собственных, обозначенных лишь полунамеками, невысказанных мыслей, продолжила: — Нет, не боязно… хорошо. Я ведь для него оставалась не только дочкой, которой постоянно приходится стыдиться. Отчасти его томление было человеческим… общечеловеческим. — У Деборы потекли слезы.

Она совсем расклеилась, и тут к ней стал подбираться знакомый ужас. Фуриайя его распознала: это он придушил рыдания.

— Поспешим! — скомандовала она. — Твой недуг, возможно, предъявит тебе счет за пересечение его границ. Поспешим уточнить, что ты прикоснулась к глубинной сути — к истине, любви и прощению, а это сферы той реальности, которая тебя пугает более всего. Разве они не прекрасны, эти сферы?

Свет начал меркнуть. Следующая реплика донеслась уже из Ира.

— Что ж… — откуда-то издалека, из-за преграды, — вы своего добились. Я заплакала. Я и в самом деле простила мать с отцом. Теперь, думаю, мне пора домой.

— Ты не настолько глупа, да и я тоже, — серьезно возразила Фуриайя, стараясь докричаться до Деборы через растущую пропасть. — Есть много других секретов, которые еще ждут своего часа, и ты это знаешь. Сейчас ты рубишь сук, на котором сидишь, — все тайны и тайные силы, а другие спасительные ветви еще не выросли. Это самый сложный период, еще тяжелее, чем расстройство, с которым ты сюда поступила. Оно хотя бы несло для тебя смысл, пусть временами невыносимый. Положись на меня и верь моему слову: новая ветвь, когда вырастет, будет куда более плодоносной.

Они поговорили еще немного; Фуриайя успела вытянуть из нее множество новых мелких свидетельств, накопленных за всю жизнь. Дебора обессилела, но в ней еще сидела непокорность, позволявшая даже в пору нахождения в Ире уступать Фуриайе, принимать ее сторону и сторону ее вселенной, хотя не за горами было последнее столкновение, грозившее вечным безумием.

— Это еще не все… далеко не все, — сказала Фуриайя. — Мы пойдем дальше, чтобы увидеть все до конца. Впоследствии решать будешь только ты: если в самом деле этого захочешь, сможешь выбрать для себя Ир. Выбор — вот все, что я хочу тебе дать, твой личный, сознательный выбор.

— А вдруг я захочу остаться безмозглой?

— Безмозглой как баран… дело твое.

— Как пушистая овечка.

— Ах да, как же, как же. Кстати, мне тут доводилось слышать выражение: «с тараканами». Почему именно с тараканами?

— Да потому, что у человека в голове завелись тараканы. Потому, что в голове у него, где должны звонить колокольчики, вечная темень и раздолье тараканам, черным, суетливым, не разбирающим дороги.

— О, надо будет запомнить! Порой американцы мастерски выражают суть психического расстройства.

— А вдруг я не захочу с ним расставаться… вдруг у меня будет потребность… впоследствии…

— Твой жизненный опыт не дает тебе представления о психическом здоровье, но сдается мне, ты не захочешь и не потребуешь, чтобы тебе вернули тараканов. Тем не менее ответ — «да». Если даже у тебя возникнет такое желание или потребность, выбор останется за тобой.

Отделение бурлило плохо скрываемой суматохой. В тесном изоляторе ждали два «ледяных мешка», в холле различались только два цвета: белый и хаки, медсестры и санитары сновали туда-обратно и тоже ждали.

— Что стряслось? — шепотом спросила Дебора у Ли — та всегда была в курсе дела и охотно делилась с другими.

— Мисс Корал возвращается, — ответила Ли, — еще до тебя здесь лежала. Слава богу. Без нее тут скука смертная.

Перед обедом тяжелый лифт с лязгом устремился вниз, и все оказавшиеся поблизости слегка вздрогнули. Через некоторое время лифт вернулся на их этаж и остановился за двойными дверями четвертого отделения. Полупрозрачный экран матового стекла заполонили белые униформы, а потом заскрежетал ключ, и в дверном проеме с помпой возник заведующий отделением. У него за спиной маячили двое санитаров, а дальше еще двое: они несли (вперед ногами) надежно связанную щуплую, седенькую старушку. Сзади толпились второстепенные участники этой процессии: служащие приемного покоя, надзорный персонал, штатные священнослужители, новички, практиканты и иже с ними.

— Это и есть мисс Корал?

— Все сорок кило, — ответила Ли.