Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Так, — мягко произнесла Фуриайя, как всегда говорила, собираясь упрекнуть, но не обидеть. — Долго еще ждать, чтобы ты перестала садиться между двух стульев?

— Я еще не готова! — выкрикнула Дебора.

— Ладно, — миролюбиво ответила Фуриайя, — но ты никогда не сумеешь постичь мир полностью, со всеми его преимуществами, если не откажешься от своего двойного гражданства.

На Дебору налетел панический вихрь — от этого даже задребезжало сердце. Она беззвучно вызвала Антеррабея, и тот явился, быстрокрылый и покровительственный. «Страдай, жертва» (знакомое ирское приветствие).

«Правда ли, что в последнее время ты приносишь мне красоту лишь в тех случаях, когда нечто тебе угрожает?» — спросила Дебора, ожидая сардонической полуулыбки. Улыбаться он не стал, а, наоборот, содрогнулся.

«Пожалей меня».

От неожиданности она вздрогнула.

«От чего ты страдаешь?»

«От ожогов».

«Но ты же не горишь в огне».

«Когда ты была возвышенной и не укладывалась в рамки человеческой жизни, таков же был и я. Но коль скоро пламя для тебя невыносимо, оно точно так же невыносимо и для меня».

Он сделал резкий вдох, и она увидела, как верхняя часть его лица будто озарилась огнем, заблестела от пота и слез.

«Эй!» — окликнула она, чтобы он снова обратил на нее взор.

«Пойми… ты делишь со мной свои мучения. У нас с тобой одинаковый голос, одинаковый взгляд. Можешь ли ты понадеяться или вообразить, что найдешь такое же понимание хоть у кого-нибудь из землян?» — И одним движением изобразил сумятицу и отречение, которые на ирском языке жестов означали земной мир.

— Ты сейчас где? — спрашивала Фуриайя. — Возьми меня с собой.

— Я была у Антеррабея. Он прав. В Данности возможна и закономерность, и логика, невзирая на то что она порой бывает изломана и опасна. К тому же она бросает мне вызов и принуждает изучать неведомое — например, математику, которой боги не могут меня обучить, но где еще… — тут у нее навернулись слезы, — где еще я найду такое единение?

— У кого это глаза на мокром месте? — спросила Фуриайя с прежней мягкостью.

В ее взгляде Дебора прочла начальные слова их общей формулы и невольно улыбнулась.

— Из десяти частей четыре — это жалость к себе, три — «твердая кожура», по выражению Ира, и одна — отчаяние.

— В общей сложности получается только восемь. — (Формула есть формула.)

— А две — всякая всячина.

Они вновь заулыбались.

— Вот видишь, — сказала Фуриайя, — между нами с тобой возможна такая же ясность, как и с твоими богами. Я никогда не опускаюсь до притворства, но ты подчас забываешь, что в этом мире я всегда была и остаюсь твоей посланницей и одновременно твоей противницей. — И она шмыгнула носом, словно показывая, что ничем не отличается от обитателей ее мира. — А что ты называешь «твердой кожурой»?

— Ну, при поступлении в клинику я не чувствовала себя несчастной. Полное равнодушие давало мне определенный покой. Но со временем вы подтолкнули меня к неравнодушию, и когда на этом пути я достигла каких-то успехов, Ир меня покарал, и от этого я впала в отчаяние. Когда я молила, чтобы надо мной сжалились, Антеррабей отвечал: «Ты выгрызла надежду от красной мякоти до кожуры». Вот целью моей жизни и стало наблюдать за этой треклятой кожурой: как она скукожится, затвердеет и в конце концов будет выброшена. Антеррабей потом не раз использовал эту аллюзию, и когда я поняла, что живу, действительно живу, причем состою из той же субстанции, что и все земляне, я ему сказала, что готова грызть эту твердую корку, пока у меня не будет другой пищи. И теперь, когда я вернулась на «четверку» и всех разочаровала, Антеррабей сказал: «От этой твердой кожуры у тебя трескаются зубы. Может, пора ее выплюнуть?»

— И как ты на это смотришь?

— Пока я не могу остановиться, хотя съедобного в ней мало, — ответила Дебора. — Поскольку мне свойственны рефлексы и инстинкты землян, жевать ее вошло у меня в привычку… — И она смущенно улыбнулась, потому что сделала немаловажное признание, на котором ее в будущем могли повесить.

«Эх, если бы я могла ей рассказать…» — подумала Фуриайя. Но как втолковать тому, кто родился и вырос в пустыне, как богаты и плодородны могут быть другие земли, скрытые от его глаз? Вместо этого она спросила:

— Как тебе живется на четвертом отделении?

— Естественно, больные на меня злятся, персонал не скрывает разочарования. Сегодня пойду на прием к доктору Халле.

— Вот как? Что-нибудь серьезное?