Я никому не скажу

На вокзале я сел в электричку и поехал туда, куда думал, что никогда больше не поеду. Но сейчас мне было нужно это сделать. Может, потому что мы с Катей много говорили о Даньке. И вся эта история, которую я заталкивал поглубже и старался забыть, снова стала реальной… А может, подругой причине…

На месте того сгоревшего дома стоял новый, кирпичный. Наверняка у него теперь другие хозяева. За забором, на улице, торчали качели и песочница с красным грибком, тоже недавно установленные. Я сел на качели. Сидел и смотрел на дом. Стоит. Новый. Вполне прилично выглядит. И, в общем, какая теперь разница, что здесь произошло. Жизнь продолжается, как ни банально это звучит…

Я закрыл глаза. Покачивался на качелях и думал. Впервые за это время думал: все, что было, – несчастье, в котором, пожалуй, нет виноватых. Раньше мне очень хотелось их найти. Отец был виноват, что мы поехали именно сюда; еще трое, бывшие с нами, виноваты, что уехали вечером, не остались ночевать; Данькина девица – что выскочила, не разбудив его. Я виноват дважды: если бы я тогда не выпил, а пить я не умел, то ближе к ночи уехали бы мы с Данькой в город. А если бы сразу понял, что он не вышел из дома, мы бы вышли вместе. Но, при таком количестве обвиненных мною, никто не был виноват. Просто замкнуло проводку. И все. Но мне нужно было на кого-то злиться, и я злился…

Больше я таким не буду. Сделал выводы. Я признаю, что никто не виноват, я признаю, что я сумасшедший, и я признаю, что Кате будет гораздо лучше без меня…

Домой я вернулся к вечеру. Конечно, меня уже потеряли, ведь я ушел без телефона. Мама была в панике, отец раздражен, и это только лишний раз доказало: выводы мои верны.

– Мы расстались с Катей, – сообщил я, – и папа прав, нечего устраивать дурдом на дому.

Я сам попросил сдать меня в больницу. В круглосуточное отделение. А если вдруг придет Катя, не говорить, где я. Иначе сорвусь, и никакой новой жизни не получится. А я ведь твердо решил ее начать. Не ради кого-то, а ради себя. Доказать себе, что я – могу.

Потом мама глотала успокоительное и куда-то долго и упорно звонила. Выяснилось, что в частную клинику. Да, государственной с нее хватило в прошлый раз…

В понедельник утром я уехал.

Она

Возвращаясь из поселка, я уже чувствовала в себе какие-то силы, чтобы жить дальше. Выспалась, отдохнула… Теперь было немного даже неудобно… Сама настаивала, чтобы Андрей пошел лечиться, и сама же от него убегаю. Ну ничего, завтра встретимся. Приду после лекций, как обычно. Мы доехали до дома, и мама отправила папу в магазин за хлебом и молоком. Я, по идее, должна была идти с ней, но вдруг очень захотелось сладкого. Например, шоколадку. Поручать покупку шоколада папе было бессмысленно – такое купит… И я пошла с ним. А мама – домой.

Когда я вернулась, мама сидела на моем диване с какой-то бумажкой в руках, и лицо у нее было такое, как будто в бумажке написано «Конец света завтра». Увидев меня, она попросила:

– Катя, объясни мне, что это значит.

Я разделась, прошла, взяла листок и начала читать. Сразу поняла, что это почерк Андрея. Наверное, не дозвонился мне и приходил. И что он мог сообщить, что мама так выглядит?

Через пару минут я села рядом с мамой.

– Катя… Что это значит? – повторила она.

Я посмотрела на нее и пошла в наступление:

– Что значит то, что ты читаешь чужие письма? Тут сверху ясно написано: Катя! Ты Катя? Нет? Так какого черта?

Тут же на пороге нарисовался папа с требованием не грубить маме.

– Я не грублю. Просто это личное письмо и личное дело.

Кого еще касается то, что Андрей, как он утверждал, меня не любит?!

– Катенька, но там написано что-то непонятное…

– Про то, что он сумасшедший? Что тут непонятного?

Очень логично все изложено – ему, оказывается, даже Калинников после смерти казался живым… Конечно, могло показаться, что он меня любит, особенно когда я у него на шее висела. А теперь начал пить таблетки и понял, что это глюк. А сказать стеснялся. Это же так неудобно – признаться в собственном бреде.

– Мам, ты будешь ночевать на моем диване? Или все-таки уйдешь?

И тут мама принялась меня успокаивать, как будто я собиралась прямо сейчас прыгнуть в окно от несчастной любви. Недоумевать стала, мол, как же так, такой хороший на вид юноша, потом самой же себе возражать, что некоторые шизофреники – прекрасные актеры… На слове «шизофреники» я вскочила, схватила со стола карандаш и швырнула в угол. Стул кинуть как-то не решилась. Хотя Андрей кидался всякой ерундой, и его отпускало. Может, мне тоже полегчает?

Не полегчало. Начался дурдом в отдельно взятой семье. Мама пила пустырник, папа прочел письмо – скрывать его уже не было смысла, мама все равно бы пересказала… А я чувствовала пустоту внутри. Даже не злость. Просто – пустоту. Был у меня Андрей, а теперь нет. И мне все равно, кто и что об этом думает.

– Я хочу спать, понимаете?

– Спи, – разрешил папа, – и, надеюсь, у тебя хватит ума выполнить просьбу из письма. Не общаться с этим парнем.