Я остаюсь здесь

Он произнес это таким наивным тоном, что на мгновение мне показалось, что он все еще тот же. Тот, за кем я подглядывала когда-то из-за дверного косяка в доме отца. Тот, чьи светлые волосы непослушно падали ему на глаза.

После его смерти я достала из кармана его пиджака блокнот, который он показал мне той ночью. С тех пор как у нас не стало ящика для носков, он всегда носил его с собой. Я нашла там новые рисунки. Девочка на качелях, девочка, спящая у него на руках, девочка на велосипеде, с волосами, развевающимися на ветру. Иногда я сомневаюсь, что эта девочка действительно ты. Я говорю себе, что это дочь Михаэля, которую Эрих хотел повидать и иногда брал с собой на прогулку. Ему нравилось, когда его называли дедушкой, и он ходил с ней бросать камни в воду. Я не знаю, думал ли он о тебе, когда был с ней, учитывая, что, как он говорил, он думал о тебе, не думая.

Кроме этого блокнота, пачки фотографий и старой коробки спичек у меня ничего от него не осталось. У меня нет даже той шляпы с загнутым вверх козырьком, которую он всегда носил в молодости. Его одежду я сдала в грузовичок, который иногда приезжает забирать одежду и обувь для бедных на другом конце света. Возможно, единственный способ продолжать жить – это заняться чем-то новым, а не стоять на месте. Иногда я об этом сожалею, но так со мной происходит всю мою жизнь. Внезапно мне нужно избавиться от вещей. Сжечь, порвать, выкинуть. Думаю, это мой способ не сойти с ума.

Здесь, над старым городом, находится его могила. На небольшом кладбище с видом на искусственное озеро. За несколько дней до взрыва домов главный инженер из «Монтекатини» пришел к отцу Альфреду и сказал, что они покроют кладбище слоем бетона.

Тогда отец Альфред схватил его за шею, заставил встать на колени перед алтарем и повторить свои слова перед крестом. Затем он вышвырнул его из церкви и побежал звать Эриха. В последний раз Эрих обошел все фермы. В последний раз люди, даже те, кто всегда закрывал перед ним двери и фыркал, собрались перед церковью и кричали, что наши мертвые не могут быть погребены под бетоном, а затем и под водой. Мы оставались на площади до поздней ночи, пока из машины карабинеров не вышел человек в шляпе. Своим ледяным голосом он пообещал найти решение. На следующий день рабочие, посланные муниципалитетом, с масками на лицах, в водонепроницаемых костюмах и с дезинфекционными насосами на плече, выкопали тела и перенесли их сюда, в Новый Курон. Тела для экономии места переложили в маленькие детские гробы. Когда много лет спустя умер отец Альфред, его похоронили рядом с Эрихом. На его могиле написано Пусть Бог дарует ему небесные радости. На могиле твоего отца я ничего не писала.

Летом я спускаюсь прогуляться вдоль искусственного озера. Плотина производит очень мало энергии. Покупать ее у французских атомных станций гораздо дешевле. За несколько лет колокольня, торчащая над мертвой водой, стала туристической достопримечательностью. Отдыхающие проходят мимо нее сначала в изумлении, затем в растерянности. Они фотографируются с колокольней на заднем плане и все как один улыбаются одинаковой тупой улыбкой. Как будто под водой нет корней старых лиственниц, оснований наших домов, площади, где мы собирались. Как будто истории не существует.

Все снова стало обыденным. На подоконниках и балконах снова появилась герань, на окна мы повесили хлопковые занавески. Дома, в которых мы теперь живем, похожи на дома в любой другой альпийской деревне. Когда каникулы заканчиваются, по улицам разливается невесомая тишина, которая, возможно, больше ничего не скрывает. Даже незаживающие раны рано или поздно перестают кровоточить. Любой гнев, даже гнев из-за причиненного тебе насилия, обречен исчезнуть, уступить место чему-то большему, имя которому мне не известно. Чтобы это узнать, возможно, нужно научиться задавать вопросы горам.

История разрушения деревни поместилась на одной табличке под деревянным навесом на стоянке туристических автобусов. Здесь фотографии старого Курона: фермы, крестьяне со своими животными, отец Альфред во время своего последнего крестного хода. На одной из фотографий можно разглядеть Эриха с его товарищами из комитета. Это старые черно-белые фотографии, вставленные под стекло на доске объявлений, с подписями на немецком языке, кое-как переведенными на итальянский. Есть и небольшой музей, который время от времени открывается для немногих любопытных туристов. Больше ничего от того, кем мы были, не осталось.

Я смотрю на каноэ, рассекающие воду, и лодки, слегка касающиеся колокольни, на купающихся, которые лежат и загорают на солнце. Я наблюдаю за ними и стараюсь понять. Никто не может знать, что скрыто внутри. Нет времени останавливаться и страдать о том, что было, когда нас не было. Продолжать движение вперед, как говорила мама, – единственное возможное направление. В противном случае Бог сделал бы нам глаза по бокам. Как у рыб.

Заметки