Я остаюсь здесь

По дороге кто-то пел, кто-то плакал, какая-то женщина кричала. Мы дошли до Резии к полудню и вдали, возле хижины геотехнической лаборатории, увидели двух инженеров из «Монтекатини». Те сначала замерли как вкопанные, затем, увидев, что нас целая армия, ускорили шаг и в конце концов побежали, как куриные воришки, к дому карабинера, крича его имя. Несколько парней из последних рядов отделились от группы и начали их преследовать. Михаэль присоединился к ним. Мы кричали:

– Ничтожества, ублюдки!

Парни схватили инженеров и толкнули в толпу, которая мгновенно их окружила. Отец Альфред закричал, чтобы никто не смел к ним прикоснуться.

– Вы закрыли шлюзы? – спросил он в воцарившемся молчании, готовом взорваться в любую секунду.

– Мы не могли предупредить вас, – сказали они, задыхаясь.

Он не успел спросить что-то еще. На высокой скорости подъехали две машины карабинеров. Они резко остановились в нескольких шагах от нас и вышли из машины с поднятыми в воздух пистолетами, пробивая себе путь через толпу. Инженеры тут же спрятались за ними, и те поспешно усадили их в машину, пока мы продолжали выкрикивать оскорбления. Затем они решительно направились к отцу Альфреду. Они схватили его за запястья и толкнули во вторую машину, как это делают с преступниками, и машина тронулась, скрипя резиной. Раздались крики, в сторону машин полетели камни. Бесполезные попытки парней заблокировать им путь. Михаэль кричал: «Твари! Фашисты!» и тоже схватил камень.

Когда машины исчезли из виду, мы остались неподвижно стоять посреди дороги, ошеломленно смотря друг на друга. Эрих и Михаэль на мгновение взялись за руки, как бы сдерживая друг друга.

Отца Альфреда мы увидели через два дня. В тюрьме он оказался по обвинению в подстрекательстве.

Последние месяцы в Куроне мы прожили как те, кого пытают до смерти, капая по капле воды на темечко. Одна капля за другой, всегда в одну и ту же точку, пока голова не лопнет. Мне вспомнилась полная женщина, которая подбадривала меня: «Смотри, и сегодня мы не умерли!» Больше никто не мог это сказать. И еще я вспомнила того инженера, который приказал карабинерам избить Эриха. «Прогресс стоит больше, чем кучка домов», – сказал он. На самом деле, если говорить о прогрессе, это и были мы. Кучка домов.

После ареста отца Альфреда нас накрыло безразличие, которое было похоже на руку, прикрывающую глаза. Говорят, что подобное происходит с тяжелобольными, осужденными на смерть, самоубийцами. Перед смертью они затихают в умиротворении, которое возникает, как вспышка, неизвестно откуда, и полностью овладевает человеком. Это ясное чувство, которое не требует слов. Не знаю, является ли эта покорность высшим достоинством человека, его самым героическим поступком, вечностью, к которой он стремится, или же это подтверждение природной трусости, так как бессмысленно сопротивляться перед самым концом. Но я знаю кое-что другое, что не имеет отношения к этой истории: если бы ты вернулась, даже мысль о затоплении не испугала бы нас. С тобой мы бы нашли силы уйти. Начать все сначала.

В августе они пришли ставить кресты на дома. Красный крест на тех, что будут взорваны. От старого города оставалась только маленькая церковь Святой Анны, где позже возник Новый Курон. Они пометили наш дом на рассвете. Несколькими минутами позже дом ма и дом Аниты и Лоренца, который фашисты после 39-го года отдали итальянским мигрантам. Последней, кто покинул деревню, была старушка, которую звали как меня. Она кричала из окна, что останется жить у себя в доме, сначала на столе, а потом и на крыше. Им пришлось вытаскивать ее силой.

В воскресенье мы пошли в церковь на последнюю службу. Ее приехали отслужить десятки священников со всего Трентино вместе с епископом из Брессаноне. Это была месса, которую я не слушала. Я была слишком поглощена попытками совместить несовместимое: Бога с безразличием, Бога с равнодушием, Бога с нищетой народа Курона, который, как говорил человек в шляпе, ничем не отличается от всех других людей в мире. Даже крест Христа не вписывался в мои мысли, потому что я до сих пор считаю, что не стоит умирать на кресте, лучше спрятаться, стать черепахой, спрятать голову в панцирь, чтобы не видеть происходящего ужаса.

После мессы Эрих взял меня за руку и повел гулять вдоль насыпей. Светило теплое солнце, которое делало тени большими и вызывало желание уйти в поля. Это казалась простой прогулкой по озеру, но я должна была помнить, всегда помнить, что это плотина и раньше на ее месте был луг. Я лежала на нем с Майей и Барбарой, Михаэль играл там в мяч, а ты бежала, не обращая внимания на крики твоего дедушки.

Издалека доносился звон колоколов, и, кто знает, возможно, когда они звонят в последний раз, их звук меняется, потому что тем утром мне казалось, что они играют мелодию моей жизни в Куроне. Это была тяжелая, но терпимая жизнь, потому что даже самые страшные испытания, такие как боль после твоего исчезновения, я пережила вместе с твоим отцом и никогда не чувствовала себя побежденной до такой степени, чтобы захотеть сдаться и умереть.