Я остаюсь здесь

– Мне небезразлична ваша община, – последние слова, которые он сказал им на прощанье.

И снова коридоры, гвардейцы и Рим из окон автомобиля, и Эрих, потерявшийся в своих мыслях, разглядывая здания и широкие улицы и вспоминая лицо папы, который даже не протянул ему руку.

– Он поговорит с Богом, чтобы остановить этих подлецов? – спрашивали его крестьяне из Курона.

– Он сказал, что наша община ему небезразлична, – неуклюже отвечал Эрих, не зная, что еще добавить.

Глава восьмая

Эрих попросил меня написать письмо мэрам соседних поселений.

«Вы не можете оставаться в стороне от этой борьбы. Вы не можете делать вид, что не слышите угрозы плотины. Теперь, когда даже папа римский на нашей стороне, когда он нас ободряет нас и призывает держаться вместе, вы не можете не поддержать нас. Вы должны присоединиться к нашему протесту».

Так я написала.

Каждое воскресенье отец Альфред говорил, чтобы никто не уезжал.

– Первый, кто уедет, тем самым объявит Курон и Резию потерянными навсегда, – предупреждал он в конце каждой мессы.

В деревне народ обсуждал, что дела идут на поправку. Папе римскому мы небезразличны, и всей этой ситуацией занимается комитет, священник и мэр вместе с Эрихом Хаузером. Теперь нужно только дождаться ответа из Рима, надеяться на солидарность соседних поселений и на решение арбитражного суда о переоценке компенсаций. И кто знает, может быть, тем временем произойдут новые инциденты, или кто-то взорвет бараки в Валлелунге, или хотя бы офис этого негодяя с вечной сигарой во рту и шляпой на глазах. Другие говорили, что бомбы следует взрывать в Риме и в редакциях итальянских газет, которые нас игнорируют и заботятся только об интересах «Монтекатини». Я предупредила Эриха не связываться с теми, кто хочет использовать оружие. Но так как я ему не доверяла, то пошла разговаривать напрямую с отцом Альфредом.

– Мы потеряем поддержку папы римского. Мы потеряем поддержку всех, не говоря уже о поддержке Господа Бога. Если у этого осла есть оружие, скажите ему, что ноги его в церкви больше не будет! – кричал он в ярости.

Когда Эрих вернулся домой, я передала ему слова отца Альфреда, и он опустил глаза, как ребенок, пойманный с поличным.

Даже в воскресенье рабочие трудились до полуночи. За мастерской сапожника уже виднелись бетонные трубы, торчащие из земли, как зубы, и я чувствовала в воздухе запах застоявшейся воды, который никогда раньше не замечала. Чуть поодаль другие бригады укрепляли дамбы и строили сливные устройства и водосбросы, которые скоро откроются, чтобы пустить воду, которая нас затопит. Мы делали вид, что не замечаем происходящего, и отводили взгляд, полагаясь на папу пимского, на комитет, на отца Альфреда. Но той весной 1947 года плотина дышала нам в спину, не переставая преследовать.

Эрих работал день и ночь, организовывая пикеты и протесты. Он собирал небольшие группы, которые никого не пугали. Ему было достаточно одного крестьянина, чтобы не утратить веру и продолжать обманывать себя, что он что-то значит. Я ходила с ним столько, сколько могла. Я боялась, что он останется один. Один со своими криками. И бессильной яростью. Я хотела защитить его чувства, что его все бросили.

Я была с ним и в тот майский день, когда наконец крестьяне из Трентино пришли поддержать нас, и Резия и Курон на мгновение стали одним целым. Мы вышли со скотом, и животные кричали вместе с нами. Мы показали карабинерам, рабочим, инженерам из «Монтекатини» и Богу все, что у нас было. Наши руки, наши глотки, наших животных. Со сцены президент ассоциации скотоводов говорил в мегафон, и я все еще помню эти слова, потому что это были те самые слова, которые я писала для Эриха:

«Интересы промышленного общества обращены против нас, против наших полей и наших домов. Девяносто процентов жителей Курона должны будут покинуть свою землю. Это наш крик о помощи. Спасите нас, иначе мы погибнем».