Я остаюсь здесь

Через несколько месяцев министр Антонио Сеньи действительно приехал и все время держал мое письмо в кармане своего пиджака. Министр посетил Слудерно и другие деревни поблизости. В Куроне он остановился, чтобы посмотреть на пастбища, поля, работающих крестьян, и удивленно сказал, что «Монтекатини» ввели его в заблуждение. Они клялись, что мы убогое, практически вымершее захолустье, а не процветающая деревня. Отец Альфред стоял рядом с ним и продолжал повторять на своем кривом итальянском, какое преступление они совершают. Внезапно министр отошел на несколько метров, повернулся к нам спиной и протер глаза рукой. Затем он вернулся к нам и начал говорить тоном человека, который собирается дать торжественное обещание. После того как Сеньи произнес пару фраз, его советник поспешно коснулся его руки и кивком головы попросил замолчать. Советник продолжил говорить за министра, положив руку на плечо отцу Альфреду.

– Министр сделает все возможное, но мы не можем гарантировать, что сумеем остановить работы на текущем этапе. То, что мы точно сможем сделать, если, к несчастью, работы будут завершены и плотина готова к работе, – это обеспечить вас компенсацией, которая адекватно возместит ваши потери.

Глава седьмая

В марте нас одного за другим вызвали в арбитражный суд, чтобы предложить нам выбор: компенсацию в деньгах или восстановление дома.

– Но если вы выберете дом, – подчеркивали они, – придется проявить терпение.

– Что значит терпение?

– Терпение означает терпение, – отвечали служащие с той же напыщенной самоуверенностью, что и во времена подесты. Фашизм уже не был законом, но он все еще был среди нас, со всем своим арсеналом высокомерия и заносчивости, со всеми теми же людьми, которых привел Муссолини и которые теперь были нужны новой итальянской республике для управления бюрократической машиной.

Выйдя из здания суда, мы растерянно взглянули друг на друга. Снова мы стояли перед дилеммой: остаться или уйти. Как в 39-м. Те, кто брал деньги, уезжали кто к родственникам, кто попытать счастья в другой части долины. Те, кто выбирал дом, решали остаться, даже если бы вода затопила все вокруг.

– Что станет с нашими животными?

– Где будет пастись скот?

– Если мы их продадим, сколько вы за них дадите?

– Сколько времени нам придется провести в этих клетках?

– Почему вы оцениваете нашу ферму всего в четыре лиры?

– Правда ли, что бумага, на которой вы любезно напечатали документы о конфискации нашего имущества, стоит дороже квадратного метра наших полей?

Так мы кричали на очкастых служащих суда. Но они раздраженно отвечали, что еще ничего не решено и они просто пытаются понять, сколько домов придется построить. И что мы не должны заставлять их вызывать карабинеров, чтобы выгнать нас.

В тот же день отец Альфред постучал в дверь.

– Нас примет папа! – объявил он, держа в руке письмо епископа. – Ты тоже поедешь в Рим, – сказал священник поспешно и еще более решительно, чем обычно.

Эрих расхохотался. Он, крестьянин из Валь-Веносты, в Рим, к папе Пию XII!

Мы смеялись. Потом отец Альфред стал серьезным.

– Ты тоже поедешь, – повторил он уже у двери и сказал Эриху, что они выезжают завтра утром. Эрих отправился в путь на машине епископа из Брессаноне, а затем в Больцано они сели на поезд до Рима. Папа дал им частную аудиенцию.

Сколько раз я спрашивала его: «Каков папа?», «Что вы сказали друг другу?», «Как тебе его дворец?» И хотя мы вместе подготовили краткую речь, Эрих ничего ему не сказал.

Пий XII тоже не сказал ему ни слова. Эрих рассказал мне о швейцарских гвардейцах, которые стояли у входа, о залах, украшенных фресками, о картинах, коврах, огромных садах, которые можно было разглядеть сквозь драпированные занавески. Он сказал, что папа был красив, и показал мне фотографию, которую ему подарили. На ней можно было разглядеть ошеломленное лицо папы, которое обрамляли очки. Признаться честно, он вовсе не показался мне красивым. Во время аудиенции они говорили на итальянском, и Эриху не составило большого труда следить за разговором. На протяжении всей встречи он сидел на краешке диванчика, смотря на папу, который кивал головой. Даже епископ из Брессаноне молчал. Разговор оживлял только отец Альфред, который даже перед Пием XII говорил, размахивая своими костлявыми руками, раскрасневшись от несправедливости, которую переживал Курон.

– Это несправедливость, перед которой вы не можете оставаться равнодушным, Святой Отец, – сказал он. – Несправедливость, которая обрушилась на нас следом за злом фашизма, от которого мы в действительности так и не освободились. Это очередное насилие, – продолжал он, сжав губы и вытянув вперед подбородок, – к которому следует добавить смерти наших односельчан во время войны и множество пропавших без вести, которые до сих пор не вернулись домой.

Папа снова кивнул головой и попросил всех троих помолиться. Это было дело нескольких минут, потом он проводил их, повторив, что вмешается. Что напишет письмо в Рим, чтобы получить ответ от министерства о возможности пересмотра проекта.