Я останавливаю время

Джордж помахал нам фуражкой и скрылся в радиорубке.

Нас охватила тревога.

— Вот тебе и «Ньюз»! — задумчиво сказал Коля.

— Значит, действительно нам грозит серьезная опасность, а ты все жаловался, что снимать нечего!

— Где теперь наши? Дошли ли до Америки?

Соловьев и Халушаков шли с другим караваном, немного раньше нас.

— А если их коробку торпедировали, разве мы узнаем об этом?

— Да, положение безрадостное! До берегов далеко — что вперед, что назад.

— Центр Атлантики!

Коля глубоко затянулся сигаретой. Окутавшись облаком дыма, задумался.

— А может, пронесет? — вдруг встрепенулся он. — Тебя пронесло в Севастополе, меня на Калининском фронте… А что, если мы действительно везучие? А? Команде-то пообещали удачу?

Караван шел наперерез ледяному шторму. Мы с камерами наготове стояли на высоком капитанском мостике. Было зябко и неуютно. Стремительное падение корабля с высокой волны в зеленую, покрытую мраморной пеной бездну и тяжелый взлет его на вершину вдруг начал невыносимо раздражать, появилась непреодолимая жажда устойчивого положения, хотя бы минуты покоя для уставшего тела.

— Ты знаешь, Коля, у меня такое ощущение, будто я в капкане, только не знаю, когда придет охотник — сегодня или завтра, а что придет, в этом я нисколько не сомневаюсь!

Колин оптимизм сдуло ледяным ветром, и он молча смотрел в бушующий океан ничего не выражающим взглядом. Так мы проторчали на ветру, лязгая зубами до обеда. Мокрые, соленые, с красными от ветра глазами, без единого снятого плана. А жизнь на корабле шла своим чередом — размеренно, монотонно и однообразно. Небольшое разнообразие вносили брэкфесты, ланчи, диннеры и вечером — карты в кают-компании.

К шторму не все пассажиры привыкли. Из тринадцати — «смыло» шестерых надолго — они отлеживались по своим каютам и, как сказал наш стюард, почти ничего не ели… Амплитуда качки была настолько однообразной и ритмичной, что мы в конце концов перестали ее замечать. Вверх — вниз, влево — вправо; вверх — вниз… и так — день и ночь… «Тихая роща» медленно двигалась вперед…

Наша постоянная вахта днем на верхней палубе и капитанском мостике была однообразной и скучной. Мы ждали интересных кадров и какого-нибудь события, но ничего особенного не происходило, и мы, усталые, продрогшие, каждый вечер после ужина наслаждались теплотой и уютом гостиной. Сюда приходили все, кто привык к качке. Коля научил веселой игре в «Акулину», нас научили играть в бридж и покер. Условились, кто выигрывал — всех угощает джином, виски, пивом — по желанию. Вскоре наша компания стала постоянной — дружной, тесной и веселой. Чета американских журналистов, возвращающихся на родину, рыжий ирландец-коммерсант, чета английских дипломатов, едущих на посольскую работу в Вашингтон, мистер Флит и двое ученых-химиков, а может, физиков, не то английских, не то немецких — они в совершенстве говорили на пяти языках и даже немного на русском.

Когда любопытство наших попутчиков было удовлетворено полностью и странные вопросы о нашем образе жизни, о науке, культуре, искусстве в «Красной России» иссякли, все, наконец, стали просто нормальными людьми, а нас перестали считать «красными дикарями с дремучего востока».

Время медленно двигалось вперед, мы уже успели забыть о предупреждении Джорджа, и хотя у нас не было основания не верить ему, но все же прошло три дня, и мы с Колей решили, что опасность миновала.

…Сегодняшний вечер за карточным столом затянулся допоздна. Было как никогда весело и шумно, игра шла с переменным успехом. Как вдруг в кают-компанию вошел капитан. Прищурив от яркого света глаза, иронически улыбнувшись, он сказал:

— Леди и джентльмены! Прошу прощения! Через пятнадцать минут — ровно в двенадцать… — Он сверил свои часы с настенными. — Повторяю! Ровно в двенадцать наш караван будут торпедировать немецкие подводные лодки! Будет как нельзя своевременно, если вы все, захватив лайф-жилеты, поднимитесь на палубу! Прошу извинить за неожиданное сообщение!

Приложив руку к козырьку форменной фуражки, капитан спокойно удалился.

Все недоуменно переглянулись, посмотрели на часы и, рассмеявшись, продолжали игру. Я взглянул на Колю и увидел, как он побледнел, а мне показалось, что мое лицо вдруг запылало жаром.

— Наш кэп, наверное, чуточку переложил за галстук! — заметил рыжий ирландец.

Мы с Колей поняли сразу, что капитан не шутит, но встать из-за стола и броситься в каюту за спасательными жилетами было бы явным проявлением трусости.

— Ну как, Микоша, опять сорвал банк?

Я по голосу чувствовал, что Коля думает сейчас, как и я, не о банке…

Смех и остроты в адрес капитана продолжались. Стрелки на циферблате медленно ползли к двадцати четырем. Шутки шутками, но все же смех и веселость, я заметил, были показными. Никто, наверное, не желал быть уличенным в трусости, однако за эти короткие минуты многие успели выпить не по одной порции крепкого горючего. Хоть я и сорвал банк и успел заказать всем по двойной порции джина с тоником и лимоном, но настроение у меня было паршивое, и контуженая нога дала о себе знать.