Я (почти) в порядке

Измучен.

Измучен настолько, что там, на кухне, когда держал Кристину, ослабил хватку и отпустил ее после ее угрозы вызвать полицию. Он выключил мобильник, положил его на тумбочку. Он ушел в разгаре ссоры и бродил по улицам, будто Иисус Христос, которого Бог оставил одного и без указаний. Тем октябрьским вечером он долго гулял, сначала направившись за дом по грязной тропинке, ведущей в лес. Он шел, продираясь сквозь живую изгородь кустарника, и вышел на пешеходную дорожку, идущую вдоль проезжей части, по которой работники фургонного завода ездили на склад и обратно. Он все шел и шел, размышляя о том, почему он полюбил Кристину, о воспоминаниях и надеждах на будущее, из-за которых они держались вместе. Думая о Бренне, которая была между ними, как сияющий шар, как доказательство жизни и света. Но Кристине надо было принимать лекарства. Принимать обязательно. Одному ему было не справиться, время от времени ему тоже нужны были перерывы. Следовало прекратить чувствовать себя виноватым. Он скажет ей об этом в мягкой форме, когда вернется, а когда-нибудь, когда все уляжется, ему придется сказать об этом строго.

Рай шел и назад повернул, лишь когда стемнело. Когда он подошел к дому, в нем было совершенно темно и дверь гаража была закрыта. Ее закрыла Кристина? Или он сам? Когда? И что это за звук? Машина заведена? Почему заведена машина? Он оставил машину с заведенным мотором? Как надолго он исчез, предоставленный лишь небу и листьям?

Элеанор Кристина, его Офелия.

Он ухватился за гаражную дверь, задохнулся и понял. Подняв воротник куртки на лицо и открыв дверь машины, он перегнулся через осевшую Кристину и выключил двигатель. Он звал ее по имени, звал без остановки. Кричал Бренне. Кричал о помощи. Снова и снова. Подняв глаза, увидел на подъездной дорожке соседа, протягивавшего ему телефон и спрашивавшего, чем еще он мог помочь. Рай вбежал в дом и все звал Бренну. Но стояла тишина.

И тогда…

Он нашел ее в кроватке – нежная, как котенок, она лежала там неподвижно, бледная и бездыханная. Он прикрыл свой кричащий рот и с девочкой на руках выбежал на улицу. Их Брайар Анна была безжизненна и остывала в своей ночной рубашке, когда он осторожно уложил ее вместе с одеяльцем, в которое она была завернута, на листья и траву перед домом. Он вынес и легкое тело Кристины, уложив ее рядом с Бренной. Он отчаянно задыхался и кашлял, но предпринял попытки реанимации обеих. Среди черного, как вечность, мрака, заплясали фары: на помощь подоспели экстренные службы. Но Кристина и Бренна ушли безвозвратно. Мертвы, мертвы. Кристина должна была прожить намного больше, чем двадцать шесть лет; Бренна должна были пережить его, но ей никогда не будет больше трех.

Парамедики оттащили его от них. Он стоял на четвереньках и рыдал, а соседи выглядывали из-за занавесок или выходили на залитую лунным светом улицу.

Элеанор Кристина, его Берта Мейсон, его сумасбродная жена, но в гараже, а не на чердаке. Элеанор Кристина, его Сильвия Плат[74], забывшая предусмотрительно загерметизировать дверь детской. Элеанор Кристина, его случайная Медея.

* * *

Рай говорил. Талли слушала; докурив сигарету, она продолжала плакать и шмыгать носом.

– Как мне убедиться, что все это правда? – спросила она.

– Наведи справки, – сказал Рай. И Талли, сев на скамейку, вытащила телефон и дрожащими пальцами набрала «Р-а-й-л-а-н-д. К-и-п-л-и-н-г».

Талли набирала и листала, Рай курил. Он сидел на дальнем конце скамейки и смотрел в пол.

– Тебя арестовали? Ты был в тюрьме? Потому что они подумали, будто ты убил жену и дочь? – молча почитав, спросила Талли. Она подняла на него взгляд, ее темные карие глаза были широко раскрыты и полны слез. Наступили сумерки.

* * *

В полицейском участке он рассказывал одно и тоже – ведь это была правда. Рай сказал, что уложил Бренну спать в ее комнате, где бледно-лиловый абажур отбрасывал свет на пушистый оранжевый коврик на полу, где еще отдавался в воздухе тихий перезвон музыкальной шкатулки. Он прошел мимо ее комнаты по пути в свою, когда шел за носками. Он взглянул на нее, идя к входной двери, где в ожидании стояли его ботинки. Кристина, гневно топая, ходила за ним по пятам, и он попросил ее успокоиться, напомнив, что Бренна спит. Он сказал Кристине, что уходит. Он был уставший, злой и хотел на воздух. Он просто взял и ушел, не оглянувшись на Медоносный домик.

И хотя он не говорил этого вслух в полицейском участке, он знал, что именно этого себе никогда не простит. Что ушел. А надо было остаться. Нельзя было оставлять Кристину одну. Он не должен был оставлять Бренну в доме, когда Кристина была так расстроена.