Я (почти) в порядке

Убил ли он жену и дочь из-за страховых денег? Нет.

Убил ли он жену? Нет.

Убил ли он дочь? Нет.

Мама Кристины в зале суда громко причитала. Папа Кристины гладил ее по спине. Его собственный отец сидел, положив руку на плечо матери, которая плакала и утирала глаза. Рай старался, чтобы его не трясло, когда сам рыдал перед судом.

Нет. Я не убивал свою семью. Я любил свою семью. До сих пор люблю. Я не делал этого. И никогда бы не сделал, – сказал он, усилием воли заставив себя глубоко дышать и открыть глаза.

Вопросов больше нет, Ваша честь.

Масштабы его криминального прошлого до суда:

– В шестнадцать лет был арестован за то, что употреблял алкоголь, будучи несовершеннолетним, слонялся без дела и обматывал дома туалетной бумагой.

– В двадцать один год был арестован во время драки в баре, но позднее обвинения были сняты.

В городишке вроде Блума, если ты был на четверть темнокожим, это означало, что ты был не белым, а это означало, что ты был стопроцентно темнокожим, что, в свою очередь, означало, что ты был «другим». Ты был угрозой белому превосходству. Был вредителем, самозванцем. Именно этого они все боялись. А Кристина была не просто белой женщиной, а женщиной из рода Блум. Тем присяжным других доказательств и не требовалось.

Рая признали виновным в двух тяжких убийствах. В день оглашения приговора он стоял в зале суда того городишка перед семью белыми женщинами и пятью белыми мужчинами, признавшими его виновным, и продолжал утверждать, что невиновен.

Я глубоко любил свою семью. Это чувство глубже, чем любое другое когда-либо испытанное мною чувство. Глубже, чем пустота скорби, которую я испытываю сейчас. И я бы никогда не сделал им больно. Я убиваюсь из-за семьи Кристины, из-за своей семьи. И горько сожалею, что меня не было с ними в их последний час. И буду мучиться этим всегда. Всем этим я буду мучиться всегда.

Его отправили за сотни километров в тюрьму особо строгого режима.

* * *

Оттуда он писал родителям письма, они к нему приезжали. Навещали его и Хантер с Саванной – до того, как перебрались в Монтану. После этого он и Хантер тоже друг другу писали. В тюремной библиотеке Рай страстно читал книги по истории искусства, всецело погружаясь в них, запоминая их наизусть, и в нем вызревала настоящая любовь. Он посещал некоторые терапевтические группы – те, где поменьше людей, молитвенные собрания, у него сложились близкие отношения с одним из проповедников, с которым он беседовал об Иисусе.

Его жизнь стала каким-то кошмарным недоразумением. Только посмев надеяться, там можно было выжить. Находясь за решеткой, он старался не попадать в переделки. По большей части держался особняком, к кому мог, относился с добрым расположением. Проявлял недоброжелательность к другим – тем, которые бы иначе не стали его уважать.

* * *

(Охранник сегодня в других ботинках. Не в изношенных. Сегодня сказал «чертов кусок дерьма» вместо «кусок дерьма». Уточнил. Сокамерник болеет. Желудочный грипп. Сегодня сказал мне, что верит, что я не совершал преступления. Сказал мне, что сам виновен: убил человека. Светило солнце, воздух был холодный. Час пролетел быстро. В буфете потасовка. Опять. Сигнал тревоги. Опять. Мясной рулет, картошка, хлеб. Я приготовил картошку. Вкусно.)

Одержимость Рая мысленно регистрировать происходящее помогало ему упорядочивать мир, который перестал иметь смысл. Он говорил сам с собой о том, что видел, слышал, какой запах ощущал и о чем думал, будто был драматургом, вроде Кристины, вечно расставлявшим декорации в той или иной сцене. Именно так он не давал себе сойти с ума.