Я подарю тебе меч (СИ)

— Держи, — Эббен вложил гриф ему в ладонь. В отряде любили его песни. Они — неплохие люди, его братья. Кто-то добрый, кто-то жестокий, кто-то смелый, кто-то трусливый — такие же, как и вольный народ. Некоторые — как и он, Манс, сами из-за Стены, взятые в Дозор сироты. Другие — их большинство, из Семи Королевств — простые парни, сосланные на Стену кто за воровство или браконьерство, кто за убийство или шашни с дочкой лорда. В одинаковых черных плащах все похожи друг на друга. Да, конечно, есть и лорды. На Ночной Дозор давно смотрят, как на место ссылки преступников, почти повсюду, только не на Севере. У Старков всегда был обычай посылать в Дозор кого-то из членов семьи, младший брат нынешнего лорда Винтерфелла недавно стал Первым разведчиком. И сир Деннис Маллистер, командующий Сумеречной Башней, был помазанным рыцарем, участвовавшим в турнирах. Лорды смотрят на простых людей, как на отребье, и никакой черный плащ этого не скроет. Зато лорды умеют драться на мечах, так, как Манс никогда бы не выучился в лесу.

— Поднимайте. Осторожнее, — скомандовал Эббен, и Манс понял, что на время отключился. Двое братьев подняли его и переложили на носилки. Боль стала меньше, спина и рука онемели, хотелось спать.

— Седьмое пекло! — присвистнул кто-то. — Эббен! Смотри, сколько крови. Мы не довезем его до Башни.

— У нас нет выбора, — мрачно произнес Эббен. «Не спеши меня хоронить», — хотел было пошутить Манс, но губы и язык его не послушались.

— Тут, неподалеку, деревенька одичалых, — неуверенный голос принадлежал Роннелу, лучшему стрелку в их отряде. — Ну как деревенька — несколько землянок у озера. Там живет одна старуха, знахарка, лечит всякими корешками-травами. Меня как-то выходила, когда в разведке живот от дурной воды скрутило. Может, к ней лучше отнесем? Она подштопает, а там и в Башню спокойней ехать будет.

«Вороны, — со слабой усмешкой подумал Манс как бы со стороны, будто сам долгое время не был одним из них. — Зовут вольный народ одичалыми, за людей не считают, а как помощь нужна, так и податься больше некуда». Он не слышал, что ответил Эббен, но Манса накрыли еще одним плащом, а носилки подняли и закрепили между двумя лошадьми. От их ровного шага носилки плавно покачивало, и Манс наконец задремал.

Проснулся он от ревущего голоса, похожего на раскаты грома.

— Хар-р-р! Вороны! Аж целых четыре штуки! Давно мне хотелось себе плащ из вороньих перьев!

Манс открыл глаза. Обладателем громового рева оказался невысокий, но очень крепкого сложения мужчина с густой седеющей бородой. Его запястья обхватывали толстые золотые браслеты, покрытые рунами, а под меховой накидкой угадывалась кольчуга. За ним маячили еще люди, много людей. Если придется драться, силы явно не равны. Манс повернул голову и встретил немигающий сочащийся красным древесным соком взгляд лика, вырезанного на большом чардреве. Священное место. Повезло, здесь их не убьют.

Эббен тоже это понял.

— Мы пришли с миром, — сухо ответил он. — У нас раненый. Его к знахарке надо.

— Еще одна недобитая ворона? Вот такими я вас люблю, когда лежите смирно и не рыпаетесь. А если этот еще трепыхается, то надо добить его, а не лечить. А то выздоровеет и за спасибо снова придет нас убивать. Черный плащ — черная душа.

— Сердце под моим плащом такое же алое, как у тебя, — слова полузабытого уже языка, который в Семи Королевствах называли древним, сами пришли на память.

— Хар-р-р! — сплюнул бородач. — Ворона умеет говорить по-человечьи! Ты, небось, из этих грамотеев-поклонщиков, которые любят всякие древности и суют свой нос, куда их не просят?

— Я здесь родился. И здесь умру… сегодня, если ты не пустишь нас дальше.

— Из какой ты деревни? — бородач подошел ближе.

— Ее больше нет… и с тех пор прошло уже много зим.

— Вот как, — бородач печально покачал головой. — А матушка Гутрун, к которой тебя несли, померла две луны назад. Ее правнук у меня в отряде, хоронил старуху. Так что пустил бы я тебя к ней, хоть ты и ворона, да некуда уже.

После этих слов Мансу показалось, что утихнувшая было боль стала драть своими когтями спину и руку с новой силой.

— Ну что ж, — проговорил он с каким-то обреченным спокойствием, — хоть умру рядом с богами.

— Что он тебе сказал? — спросил Эббен. Никто из дозорных не понимал резкий и звучный язык Первых Людей.

— Знахарка умерла.

Братья отошли, тихо переговариваясь, видимо, решая, что делать дальше. Бородач наклонился:

— Эй, парень! Как, говоришь, тебя зовут?

— Манс.

— А я Тормунд. Прозывают меня Великаньей Смертью, Собеседником Богов, Медвежьим Мужем и еще сотней имен, которые я назвал бы тебе, если бы ты меня слушал, а не закатывал глаза.

— Прости, — даже шевелить губами Мансу было трудно, — как-нибудь в другой раз.

Тормунд хмыкнул.