Я – посланник

А со мной, Эдом Кеннеди, все иначе. Она ведь меня тоже родила, в конце-то концов! Также, как и остальных! Но она обходит меня, как досадное препятствие, и сухо прощается. Не говоря уж о том, что не приглашает зайти. Вот почему сегодня я хочу добиться от нее расположения. Или хотя бы уважительного отношения. Как к другим братьям и сестрам!

Дверь уже закрывается, но я упираюсь в нее ладонью. Стоп. Рука шлепает по дереву, как по щеке.

Судя по маминому лицу, ей все это не нравится.

– Мама? – говорю я жестко.

– Что?

– За что ты так меня ненавидишь?

Мы смотрим друг другу в глаза, и я не отвожу взгляда.

Тогда женщина передо мной сухо, спокойно отвечает:

– Потому что ты похож на… него.

На него?

Вот как.

На него. Это она о моем отце.

Мама захлопывает дверь.

Подумать только, я завез здоровенного мужика на скалу и там чуть не убил. Ко мне в дом вломились бандиты, жрали на кухне пироги с мясом и отделали меня как отбивную. А давеча чуть не вышибла мозги шайка подростков!

Но никогда мне не было так хреново, как сейчас.

И вот я стою.

Полный горя и отчаяния.

На пороге родительского дома.

И небо отверзлось, и с него осыпались звезды.

Мне хочется колотить в дверь руками и ногами.

Но руки и ноги не двигаются.

Полное оцепенение.

Я падаю на колени, – последние слова мамы сбили меня с ног, как удар в челюсть. Может, все не так страшно и она не это имела в виду? Я любил отца! Он был пьяница, но в остальном хороший человек! Что может быть стыдного в том, чтобы походить на него?

Так почему же мне так плохо?

Я не двигаюсь с места.

И даю обет: не двигаться с места, пока мама не скажет мне правду. Буду стоять на сраном крыльце разваливающегося сраного дома, пока не услышу ответы на все вопросы. Надо будет – лягу спать. Прожду весь завтрашний день под палящим солнцем. Но с места не сдвинусь.

Я поднимаюсь на ноги и кричу:

– Мам! Выходи! Слышишь? Выходи! Надо поговорить!

Через пятнадцать минут дверь снова открывается, но я не смотрю матери в лицо.

Повернувшись к ней спиной, я гляжу на дорогу. И говорю:

– Ко всем остальным ты же нормально относишься? К Ли, Кэт, Томми… Словно…

Нет, так не пойдет. Нельзя давать слабину. Нельзя.

– А со мной как ты обращаешься? Неуважительно. А ведь я всегда рядом.

Тут я разворачиваюсь и смотрю на нее.

– Я всегда рядом. Тебе что-то нужно, и я тут как тут! Разве нет, мам?

Она согласно кивает:

– Да.

И вдруг атакует. Набрасывается на меня, – оказывается, у нее своя версия событий. Причем такая, что слова режут мне уши – странно, что оттуда не льются потоки крови.

– Да, Эд, ты всегда рядом! В этом-то все и дело!

Она в отчаянии вскидывает руки:

– Ну? Посмотри вокруг! Какая помойка! Этот дом, этот пригород – да все вокруг! – Голос ее мрачен. – А твой отец обещал: однажды мы уедем отсюда. Сказал: вот так просто соберем вещи и уедем. И что?! Посмотри, Эд! Мы все еще здесь. На помойке. Я здесь. Ты здесь! И ты – такой же, как твой папаша! Никчемный пустобрех! Ты… – Она с ненавистью упирает в меня указательный палец. – Ты мог бы быть таким же успешным, как твои братья и сестры. Как Томми! Нет, даже… А, – отмахивается она. – Что тут говорить! Но ты все еще здесь. И я готова держать пари – ближайшие пятьдесят лет отсюда не двинешься. – В голосе ее звенит лед. – И ты ничего не добился.

Минута молчания.

– Я просто хочу, – вдруг произносит она, – чтобы ты стал кем-нибудь. – Мама выходит на порог и говорит: – А еще ты должен кое-что понять.

– Что?

Теперь она очень тщательно подбирает слова:

– Можешь, конечно, мне не верить. Но я ненавижу тебя так сильно, потому что очень люблю.

Я пытаюсь осознать сказанное.

Она все еще стоит на крыльце. Я спускаюсь по ступеням и снова поворачиваюсь к ней.

Господи, какая же темная ночь.

Черная.

Как пики на выданной мне карте.

– Ты встречалась с этим мужчиной при жизни отца? – спрашиваю я.

Мама смотрит на меня, но в глазах явно читается, что не хочет смотреть. Вслух ничего не сказано, но все понятно. Мама не только отца ненавидит. Она и себя ненавидит.

Тут меня осеняет: она ошибается!

«Дело не в месте, – думаю я. – Дело в людях».

Где бы мы ни жили, все было бы точно так же.

И я задаю последний вопрос:

– Папа знал?

Она молчит.

Долго – и мучительно. А потом отворачивается и плачет. Ночь так глубока и темна, я не верю, что когда-нибудь рассветет.

J ♠. Телефонный звонок

– Мам?

– Да?

Я смотрю на Швейцара. Тот поглощает лазанью. Пес, судя по виду, в полном экстазе. На часах 2.03, телефонная трубка прижата к моему уху.

– Мам, ты как там?

На том конце провода некоторое колебание. Но в ответ я слышу ожидаемое:

– Нормально.

– Ну и отлично.

– Просто ты, говнюк, меня разбудил! Чтоб…

Я вешаю трубку, но про себя улыбаюсь.

Вообще-то идея была сказать, как я ее люблю. Но может, так даже лучше.

Q ♠. Кино на Ариэль-стрит

Весь следующий день мамины слова не идут у меня из головы.