Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Шарохин хорошо меня принял, но, когда я заикнулся о своей просьбе работать у него в военно-научном Управлении, он встал, вытаращил на меня глаза и говорит: «Да ты что, в Генштабе? Ты знаешь, какая сейчас установка в отношении военнопленных? Если бы я начал за тебя ходатайствовать, то меня выгнали бы из Генштаба немедленно!» — «Но до войны я ведь работал в Генштабе в более секретном управлении, чем военно-историческое?» — «Нет, на этот счет есть строжайшие указания, и я не могу их нарушить».

Я понял, что для него личная карьера дороже судьбы друга, попавшего в беду. Невольно я вспомнил Ломова, тоже товарища по Академии Генштаба, тоже генерал-полковника. Он не отказал мне ни в одной просьбе, ходатайствовал перед Сталиным о восстановлении моем в армии, дважды спасал меня от демобилизации из армии и все брал под свою ответственность! Значит, разные бывают люди, разные друзья. Уехал я от Шарохина с большой горечью на душе.

Преподаватель тактики в Академии им. Фрунзе

На второй день я поехал в Академию Генштаба и узнал, что там недавно открылся военно-исторический факультет, который готовил преподавателей истории. Начальник факультета принял меня очень любезно, но, когда я заикнулся о плене, он сказал: «О, какая неприятность! К сожалению, вы нам по этой причине не подходите!»

После этого я решил больше уже никуда не ездить и не унижаться перед различными работодателями. Я хорошо понимал всю механику этого дела. Куда бы я ни поступал — окончательное оформление будет идти через Управление кадров, откуда будет последний звонок: «Не принимать». Поэтому на следующий день я поехал в Управление кадров и добился приема у комиссара Управления. Я прямо ему сказал, что за долголетнюю службу в армии я впервые встречаю такое положение, когда офицер должен сам ездить наниматься на работу. Мне везде отказывают из-за того, что я был в плену, а если где и соглашаются взять меня на работу, то отсюда раздается звонок — на работу не брать! Я больше не хочу принимать участие в такой жестокой и трагической для меня игре. Это просто бесчеловечно. Я прошу вас вмешаться в это дело и помочь мне. Страдаю не я один, но и моя семья, трое детей. Я не преступник, чтобы так со мною поступали. Больше я никуда не пойду терпеть эти издевательства, вот вам мой послужной список, — и подал ему список.

Комиссар Управления меня внимательно выслушал и говорит: «Да! Я вас понимаю. Вы во всем правы. Вы этого не заслуживаете. Этот «наем на работу» — наша вина, вина нашего Управления. Я, конечно, с этим не согласен. Но мои возможности крайне ограниченны. Не думайте, что комиссия ГУК все может. Вы не представляете себе, что сейчас творится в армии, и в особенности в Москве. Мой вам совет: берите послужной список и поезжайте в г. Солнечногорск на курсы «Выстрел». Там не хватает преподавателей. А я отсюда сегодня позвоню туда и дам соответствующую рекомендацию. Уверен, что вас там примут на должность преподавателя. Кроме того, вы не будете в Москве «мозолить глаза». На периферии условия несколько другие. А семья ваша останется в Москве, и дети будут учиться в школе так, как и учатся сейчас. Ну как, согласны?» — «Конечно, завтра же поеду! Спасибо!» Беру пакет с послужным списком и ухожу. По пути домой встречаю своего друга Дашкевича Адама Григорьевича, преподавателя тактики на том же курсе, где работал и я. Он тоже едет домой с пакетом. Я спросил его: «Ты что, тоже бегаешь с послужным списком?» — «Да, я выведен за штат». Я ему все рассказал, посоветовал ехать со мной на курсы «Выстрел». Он согласился. Я его спросил, почему его вывели за штат, ведь он не был в плену. «Не знаю, — сказал он, — есть у меня один недруг, может быть, он что-нибудь сделал». Уже позднее, на курсах «Выстрел», он мне рассказал ужасную историю о себе.