“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

“Две пятилетки” (др. названия – “20 лет”, “Люди второй пятилетки”, “Люди пятилетки”) – коллективный труд, который должен был стать художественным памятником 20-летия Советской власти. Издательский проект был задуман А. М. Горьким в январе 1934 г. В состав редколлегии входили Горький, Л. Мехлис, А. Стецкий, Г. Корабельников (отв. секретарь). В течение 1934–1935 гг. собирались совещания редакторов и авторов, часто с присутствием Горького, который вел активную переписку с членами редколлегии по поводу издания. А. Платонов, как и многие писатели: А. Афиногенов, И. Бабель, М. Зощенко, Вс. Иванов, А. Малышкин, Л. Леонов, К. Паустовский, А. Фадеев, К. Федин, М. Шолохов и др., – входил в состав коллектива. В фонде Платонова сохранилась папка с документами “Альманах «Люди пятилетки»”, включающая проект программы издания, ориентировочный состав коллектива (ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 4. Ед. хр. 31). Материалы, очевидно, раздавались писателям на одном из совещаний в начале 1935 г. (см.: Архив А. М. Горького. Т. Х. Ч. 1. М., 1964. С. 344–348). В параграфе программы “Герой книги, формы его изучения и изображения” сделаны, вероятно Платоновым, пометы чернилами (отмечено курсивом): “Предметом изучения должны явиться новые мотивы человеческого поведения, новые чувства, страсти, понятия, так как они возникли в процессе социалистического строительства и получили новое историческое развитие” (Л. 8).

[205] Л. З. Мехлису

Август 1935 г. Москва

Тов. Мехлис!

Недавно я передал в “Правду” несколько глав из своей повести[728]. Это я сделал для того, чтобы видно было, что моя литературная работа приобретает положительный характер (в идеологическом и художественном смысле).

В литературном отделе “Правды” приняли к печати один отрывок, спросив, не та ли это повесть, что была в “Кр<асной> нови” и которая была предназначена для печатания в сборнике “Две пятилетки”[729]. Я сказал, что да, та самая. Здесь я Вам должен дать краткое разъяснение как редактору “Правды” и руководителю “Двух пятилеток”. (Жалею, что не догадался – по своей вине – сделать их вам лично.)

Мною заготовлено для “Двух пятилеток” три рукописи[730]. Причем я не знаю, которую именно я дам туда, т. е. какую одну из трех. Для себя же решил, что лучшую. Перепечатав часть одной повести на машинке, я дал ее в “Кр<асную> новь” т. Ермилову[731]. Ермилову она понравилась – и об этом он мне заявил, сказав, что напечатает ее осенью в журнале.

Я, откровенно говоря, обрадовался, особенно тому, что повесть хороша и в идеологическом отношении, что я переработал в себе этот главнейший недостаток.

Меня вызывает (через 2–3 дня) Корабельников[732] и заявляет, что я поступаю дурно ведь та повесть, которая выходит сейчас в “Кр<асной> нови”, намечается в “Две пятилетки”. Я говорю, что да, конечно. Я согласился тем скорее, что произведение мне идеологически, очевидно, удалось, т<ак> к<ак> есть апробация хотя и одного ее читателя, – т. Ермилова, но этот читатель – коммунист, литератор и, как вам известно, человек в этом отношении высокой квалификации.

Затем я узнал – печатать вещи, назначенные для “Двух пятилеток”, нигде нельзя[733]. Я же предполагал, как обычно, что в периодических журналах можно.

Тогда я заявляю т. Корабельникову: беды здесь нет, пусть эта вещь печатается в “Кр<асной> нови”, т<ак> к<ак> мне надо как можно скорей печатать хорошие вещи, чтобы уничтожить тот вред, который я принес в прошлом своими плохими вещами. А для “Двух пятилеток” у меня есть еще два произведения, которые я писал тоже изо всей силы. Да и кроме того, ведь книга, куда попадет моя рукопись, выйдет лишь к осени 1937 г. (в книгах “Картины жизни страны” и “Взгляд в будущее”[734] я не участвую, не знаю почему). Ведь есть время, я напишу еще новые сочинения, и не одно. Ведь мое положение не легкое, не нужно его усугублять. Кроме того, почему надо считать, что именно эта вещь, которая передана в “Кр<асную> новь”, назначается и подходит для “Двух пятилеток”. Ведь это я сам сказал так, а редакция “Двух пятилеток” ни одной рукописи из трех не имеет и не читала их.

Но т. Корабельников упорствовал на своем, хотя и не читал ни одной строки моих новых рукописей в том числе.

Тогда я написал письмо в гл<авную> редакцию “Две пятилетки”[735] и принес его на второй день Корабельникову. В письме я объяснил это же положение. Тов. Корабельникова письмо на имя гл<авной> ред<акции> не удовлетворило, он сказал, что лучше будем считать инцидент исчерпанным. Я согласился. Через несколько дней состоялось заседание гл<авной> редакции, где вы присутствовали, а я читаю в “Правде” отчет и узнаю, что т. Корабельников доложил там мой “исчерпанный” инцидент[736].

Затем Корабельников вызывает меня снова. Я уже тогда запутался. Ермилов до того сказал мне, что печатать вещи не будет, и я взял ее обратно. Корабельникову я сказал, что как отделаю все рукописи, так принесу их ему. Он мне показал протокол гл<авной> редакции, где изложено то, что вы знаете.