Читаем Я решил стать женщиной полностью

- Ты просто злишься. Вот увидишь, ты простишь меня, - не верил моим убедительным фразам доктор, он крепко держал меня, я вырывалась. - У тебя такая нежная кожа, извини, но я уже не могу тебя не выебать. Я себе этого не прощу, - и опять борьба, на этот раз молча, как на ринге. Я не справилась с ним, он повалил меня на спину и замер, он озабоченно смотрел куда-то выше и левее моих глаз. Я осторожно потрогала рукой это место, пальцы были в крови. Пока я пыталась вырваться, я, видимо, сильно поранила голову о разбитую посуду, скорее всего об осколки массивной пепельницы, разбитой нами, и даже этого не заметила. Вид крови, слава Богу, врач был не хирургом, сразу успокоил его. Он с тяжелым вздохом встал, принес перекись и оказал мне медицинскую помощь - врач всё-таки.

Потные, запыхавшиеся, с трясущимися от долгой борьбы руками, без всякого столика и красивых сервировок, мы молча выпили чай. На мёд я смотреть не могла, и мне его уже не предлагали. Доктор Грин любезно меня проводил.

- Мне показалось, тебе было как-то фиолетово, - обиженно сказал он мне на прощание. Я не хотела его обижать:

- Сергей, извините, но я не могу: вот так: в первый раз, в первый день знакомства. Я вроде лечиться приехал, всё было слишком неожиданно, - ласковым, извиняющимся голосом я решила не обижать своего доктора и не становиться причиной его комплексов неполноценности.

- Ну, приезжай еще. Хочешь, приезжай завтра, - доктор заискивающе заглянул мне в глаза. Тьфу ты, какая зараза неугомонная, я сразу пожалела, что произнесла прошлую фразу так по-доброму и уже сухо отрезала:

- Завтра не смогу, приеду в другой раз. Я позвоню, - и мы простились.

* * * * *

Я вернулась домой, у нас были гости, приехала наша подружка Аня Федорова. В дверь я вошла с улыбкой - рот до ушей.

- Заечкин, неужели тебя так быстро вылечили? Ты чего улыбаешься? - Маша с Аней вышли мне навстречу в прихожую.

- Меня невропатолог пытался изнасиловать, - и я наклонила, как забавный трофей, привезенный с боев, свою разбитую голову.

- О-о-о! - с уважением к происшедшему заголосили все.

- Заечкин, надо в милицию сообщить и в суд подать, пусть его посадят, - ябедным голосом предложила Маша.

- Ой, Маша! Не понимаешь ты жизни. Нечего будет вспоминать, если ничего не будет происходить. Я жив-здоров и мне весело. Кстати, голова перестала болеть. Надо же! - удивилась я. Может, у него метода такая лечить, голова действительно не болела, вылечил меня <голубой> доктор Грин.

Я его приглашу через месяц на свою выставку, и он, культурный террорист-невропатолог, придет поглазеть на мои картины. Мне почему-то хотелось похвастаться перед ним, какой я супер-дупер-фотограф, повыделываться так сказать: А чтобы он мне не разбил голову среди моих же экспозиций, я не приехала в момент его посещения. Мы не увидимся на выставке, и не увидимся никогда. Он позвонил мне со своими восхищениями позже, я их выслушала. Он долго, и нудно говорил об искусстве, это я тоже выслушала терпеливо, удивляясь схожести произносимого им монолога с тогдашним его рассказом о его доминирующем положении в сексе. Предложил заезжать в гости, я сказала - <обязательно>.

Мы сидели с Машей и Анькой всё на той же нашей кухне и весело болтали. Я с удовольствием ела борщ, мне достались его остатки с самого донышка кастрюли. Я набрала телефон Кости Рынкова, узнать про выставку гильдии рекламных фотографов.

- Привет, Костик! - поприветствовала я коллегу.

- Здорово, Борян! Как дела?

- Нормально, снимаем потихоньку. А я звоню узнать про выставку, когда она будет?

- Гильдии? Да пошли они на хуй вместе со своим Желудевым, - если бы мы стояли на улице, Костик бы обязательно сейчас смачно сплюнул. - Заебала гильдия. Ты был на последней выставке на Гоголевском - <Эротика:> и что-то там еще? Видел какая там хуйня висит?

- Ну, с Катей были, у нас даже две картинки там висели. Твои, по-моему, тоже, - ответила я и тоже попыталась вспомнить название этой выставки: <Эротика и порнография> - нет, такого названия не могло быть: эротика: эротика: Как же она называлась? От <Эротики в Москве> и <Эротики в России> в голову пришел совсем немыслимый вариант - <Эротика в Тушино>. Почему в Тушино? Я там прописана. <Эротика в фотографии>, <Эротика в рекламе>: Не помню: а ведь неделю назад мы в ней участвовали.

- Да, ваши видел - классные! Молодцы! - сомневаюсь, что искренне, похвалил нас Костик. - Но остальное - полная хуйня, Желудев - педофил со своими девочками-малолетками: А эта пьяная бородатая рожа: как же его фамилия, блядь: Не помню. Повесил, видел что? Причём тут эротика?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное