Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Приближалось Рождество. Бабушка принесла мне все необходимое, и я занялась изготовлением новой одежды и маленьких игрушек для детей. Если бы не приближение дня найма и не тот страх, с которым многие семьи ждали возможной разлуки, Рождество могло бы быть счастливым временем для бедных рабов. Даже рабыни-матери стараются порадовать сердца малюток по такому случаю. Рождественские чулочки Бенни и Эллен были наполнены. Увы, их мать в своей темнице не могла собственными глазами увидеть удивление и радость на детских лицах. Зато я имела удовольствие подглядеть за ними, когда они выходили на улицу в новой одежде. Я слышала, как Бенни спросил маленького товарища по играм, принес ли тому что-нибудь Санта-Клаус.

– Да, – ответил друг, – но Санта-Клаус – не настоящий. Это матери кладут подарки в чулки.

– Нет, не может быть, – возразил Бенни, – Санта принес нам с Эллен новую одежду, а матери давным-давно здесь нет.

Как я жаждала сказать, что это его мать сшила новые наряды и, работая над ними, пролила много слез!

Каждый ребенок рождественским утром старается встать спозаранок, чтобы увидеть Джонканнаус[34]. Без него Рождество лишилось бы большой доли очарования. Рабы с плантаций, как правило из самого низшего класса, собираются группами. На двоих сильных мужчин, ряженных в нищенское тряпье, набрасывают сеть, разукрашенную всевозможными яркими полосами. К спинам привязывают коровьи хвосты, а головы украшают рогами. Короб, обтянутый овечьей шкурой, называют гамбо. Дюжина рабов хлопают по таким барабанам ладонями, а другие звенят колокольцами и играют на чаррасках[35], задавая ритм танцорам. За месяц до Рождества они сочиняют песни, которые поют в праздник. Эти группы, по сотне человек каждая, объявляются на улицах ранним утром, им позволено ходить по городу до полудня, выпрашивая подачки и угощение. Не остается незамеченным ни один дом, где есть хоть малейший шанс получить пенни или стакан рома. Все время, пока ходят по улицам, ряженые не пьют, но уносят этот ром домой во флягах, дабы там устроить пирушку. Рождественские пожертвования часто в сумме доходят до двадцати-тридцати долларов. Редко когда белый мужчина или ребенок отказывается дать какую-нибудь мелочь. Если ряженые получают отказ, они радуют слух скупца следующей песней:

Масса беден, говорит;
Гол как сокол, говорит;
Денег нету, говорит;
Нет ни пенни, говорит;
Бог подаст, он говорит.

Рождество – день пиршества, как для белых, так и для цветных. Рабы, которым повезло скопить пару шиллингов, непременно потратят их на хорошую еду, а множество индеек и поросят ловятся и вовсе без слов «с вашего позволения, сэр». Те, кому не удается добыть индейку или поросенка, готовят «поссума», или енота, из мяса которого получаются вкусные блюда. Бабушка откармливала птицу и свиней на продажу, и у нее в обычае было подавать к рождественскому ужину и индейку, и запеченного поросенка.

Рождество – день пиршества, как для белых, так и для цветных.

По такому случаю меня предупредили, чтобы я вела себя особенно тихо, поскольку к ужину пригласили двоих гостей. Один – городской констебль, а другой – вольный цветной, который старался сойти за белого и всегда был готов браться за любую самую гнусную работу, дабы снискать благоволение белых. У бабушки был свой резон пригласить их. Она обставила все так, чтобы провести их по дому. Все комнаты нижнего этажа были открыты для обозрения; а после ужина их пригласили наверх, якобы полюбоваться красивым пересмешником, которого дядя недавно принес домой. И на втором этаже двери комнат были распахнуты, чтобы гости могли войти и осмотреться. Когда я заслышала их голоса на веранде, у меня едва не остановилось сердце. Я знала, тот цветной уже много вечеров и ночей выслеживал меня. Всем известно, что в его жилах течет кровь отца-раба; но ради того, чтобы сойти за белого, он был готов целовать ноги рабовладельцам. Как я презирала его! Что до констебля, ему не было нужды притворяться. Обязанности сего офицера были презренными, но по положению он стоял выше спутника, сколько бы ни делал вид, что это не так. Любой белый, способный наскрести денег на покупку хотя бы одного раба, счел бы для себя бесчестьем должность констебля, но пост этот позволял тому, кто его занимал, применять власть. Если констебль встречал на улице любого раба после девяти вечера, он мог назначить ему сколько угодно ударов плетью, и это была желанная для многих привилегия. Когда гости приготовились отбыть, бабушка вручила каждому по замечательному пудингу собственного изготовления в подарок для их жен. В смотровой глазок я видела, как они вышли за ворота, и порадовалась, когда створки за ними закрылись. Так прошло первое Рождество в моей темнице.

XXIII По-прежнему в заключении