Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Через некоторое время они пришли к пониманию. Фэнни, и не думая, что я нахожусь в этих краях, назвалась моим именем, хотя придумала себе фамилию Джонсон.

– Линда – имя распространенное, – заметил Питер, – а женщина, которую я хочу привести, – Линда Брент.

Впоследствии я уверилась, что она меня не видела, ибо из этого происшествия ничего так и не вышло, а Дженни была из тех низких людей, которые не замедлят предать страдающего ближнего за тридцать сребреников.

Капитан согласился ждать в определенном месте до вечера, если ему хорошо заплатят за задержку.

Разумеется, тот день выдался тревожным для всех. Но мы пришли к выводу, что если Дженни меня видела, то сообразит, что не стоит давать знать об этом хозяйке, а шанс повидать семью доктора Флинта ей, скорее всего, не представится до вечера, ибо я очень хорошо знала, каковы правила в его доме. Впоследствии я уверилась, что она меня не видела, ибо из этого происшествия ничего так и не вышло, а Дженни была из тех низких людей, которые не замедлят предать страдающего ближнего за тридцать сребреников.

Я завершила приготовления, чтобы отправиться на борт, как только наступили сумерки, оставшееся время решила провести с сыном. Я не разговаривала с Беном семь лет, хотя жила с ним под одной крышей и видела его каждый день, когда чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сидеть у смотрового глазка. Я не осмеливалась выходить дальше кладовой, поэтому его привели туда и заперли нас вдвоем. Мы устроились в таком месте, которое было скрыто от возможного чужого взгляда сквозь дверь веранды. Это была волнующая беседа для нас обоих. После того как мы поговорили и немного поплакали вместе, Бен сказал:

– Матушка, я рад, что ты уезжаешь. Как бы я хотел поехать с тобой! Я знал, что ты была здесь, и так боялся, что они придут и схватят тебя!

Я очень удивилась и спросила его, как он узнал.

Бен ответил:

– Я однажды стоял под стропилами, еще до отъезда Эллен, и услышал, как над дровяным сараем кто-то закашлялся. Не знаю, что навело меня на мысль, что это ты, но я так подумал. Эллен накануне отъезда в комнате не было, и бабушка привела ее обратно ночью. Я подумал: может, она ходила встретиться с тобой, прежде чем уехать. Потому что я слышал, как бабушка шепнула ей: «А теперь ложись спать, и помни – никогда никому не рассказывай».

Я спросила, говорил ли он когда-нибудь о подозрениях сестре. Бен сказал, что никогда; но после того, как услышал мой кашель, если он видел, что сестра играет с другими детьми на этой стороне дома, всегда пытался увести ее на другую сторону из страха, что ее друзья тоже услышат, как я кашляю. По его словам, он старательно остерегался доктора Флинта и, если заставал того за разговором с констеблем или патрульным, всегда говорил об этом бабушке. Теперь я и сама припомнила, что видела беспокойство Бена, когда с этой стороны дома были люди, но в то время никак не могла представить мотив его действий. Такая серьезность может показаться необыкновенной для мальчика двенадцати лет от роду, но рабы, окруженные тайнами, обманами и опасностями, рано учатся подозрительности и бдительности, преждевременно становясь осторожными и хитрыми. Он ни разу не задал вопроса ни бабушке, ни дяде Филиппу, и я часто слышала, как он поддакивал другим детям, когда они заводили разговоры о том, что я живу на Севере.

Однако, даже видя благословенную перспективу свободы, я ощущала глубокую печаль, навсегда покидая эту старую усадьбу.

Я сказала сыну, что теперь действительно еду в свободные штаты, и если он будет хорошим, честным мальчиком, любящим дорогую старую бабушку, то Господь благословит его и приведет ко мне и мы с ним и Эллен будем жить вместе. Он начал жаловаться, что бабушка ничего не ела целый день. Пока он это говорил, щелкнул замок, и вошла бабушка с небольшим мешочком денег, которые хотела дать мне с собой. Я умоляла ее оставить себе хотя бы часть, чтобы заплатить за отправку Бенни на Север, но она настаивала, заливаясь слезами, что я должна взять все.

– Ты можешь расхвораться, когда будешь среди незнакомых людей, – говорила она, – и они пошлют тебя умирать в богадельню!

Ах, моя добрая бабушка!

В последний раз я поднялась в свой тайный уголок. Его безрадостный вид больше не леденил мне кровь, ибо светоч надежды взошел в душе. Однако, даже видя благословенную перспективу свободы, я ощущала глубокую печаль, навсегда покидая эту старую усадьбу, где мне так долго давала приют и защиту милая старая бабушка, где я лелеяла первую юную мечту о любви и где, после того как она поблекла, явились на свет мои дети, чтобы так тесно оплести собою мое безутешное сердце. Когда настал час уходить, я снова спустилась в кладовую. Бабушка и Бенни были там. Она взяла меня за руку и сказала: