Я — русский еврей

Наконец настала эта среда. В «капишнике» в гардеробе я случайно посмотрел в зеркало. И увидел незнакомое лицо с безумно вытаращенными, лихорадочными глазами. Оно напоминало актера Михоэлса в роли Тевье[49], когда его изгоняют из родной Касриловки. На этот спектакль в Еврейский театр мама водила меня до войны.

Вестибюль был полон и жужжал, как растревоженный улей. Казалось, все физики Москвы собрались слушать Дирака и меня. Знакомые меня избегали. Испуганно смотрели издали и, встречаясь со мной взглядом, застенчиво отворачивались. Наконец подошел приятель Лев Горьков, аспирант Ландау.

— С тобой можно подержаться за руку? — спросил он.

Зал был битком набит. Первые два ряда заняли академики, члены Отделения. Я узнал Фока. Он сидел со слуховым аппаратом рядом с Ландау. На сцену поставили кресло, и в него сел Капица, положив ногу на ногу. Из-под жеваных брюк виднелись кальсоны, завязанные у щиколоток тесемками. Рядом у доски стоял Дирак. Его я почему-то не запомнил.

— Нужно ли переводить? — спросил Петр Леонидович таким тоном, который подразумевал, что переводить докладчика не нужно. В те годы мало кто свободно владел английским. Из задних рядов, где сидели аспиранты и студенты, дружно закричали: «Нужно, нужно!»

— Лифшиц! — скомандовал Капица, и на сцену вышел еще молодой, но уже лысый академик Евгений Михайлович Лифшиц. Дирак рассказывал, Лифшиц переводил, я дрожал. Ждал своего часа.

Но он не настал, этот час. В половине двенадцатого ночи, когда Ландау, стоя у доски, яростно разоблачал Дирака, а Дирак спокойно отвечал, я понял, что спасен. Ровно в полночь Капица встал со своего кресла и объявил:

— Из-за позднего времени второй доклад… — он заглянул в бумажку, — об электретах… так, кажется… переносится на следующее заседание.

В ту ночь я заснул как убитый. И всю неделю, вплоть до триста сорок третьего заседания, спал спокойно.

Но через неделю, на следующем заседании, я читал свой доклад уже первым. Вторым был Будкер, знаменитый создатель синхротрона на встречных пучках, будущий академик. Здесь проявился демократизм Капицы, о котором Шубников говорил, что «для него все равны, а он сам как бы над всеми». Помню, как во время доклада на меня с упреками набросился Ландау, с которым я был немного знаком. «Чем вы занимаетесь? Ведь вы физик, а это какие-то прикладные и тривиальные вещи». Меня защитил Капица: «Лев Давидович, вы не правы. Это электрофотография имеет большое будущее. — Слово „ксерокс“ у нас тогда еще не знали. — Хотя электростатика всегда слабее магнитной записи», — добавил Капица.

Незадолго до сдачи экзаменов в аспирантуру я делал доклад на семинаре у Алексея Васильевича Шубникова. Моему будущему шефу мой доклад и идея о перспективах электрофотографии настолько понравились, что он предложил мне съездить в Ленинград и со всем этим к самому Иоффе и сказал, что позвонит ему и представит меня как своего будущего аспиранта.

Академика Абрама Федоровича Иоффе называют «отцом русской физики» или «папой Иоффе». Мальчик, родившийся в еврейской семье в Ромнах Полтавской губернии, был учеником Рентгена и завершил свое образование в Германии. Вернувшись в Россию, Иоффе создает в Ленинграде сначала физико-технический отдел Государственного рентгенологического и радиологического института, на базе которого в 1921 году был создан Физико-технический институт. Почти все корифеи советской физики — его ученики: Курчатов, Харитон, Семенов, Зельдович, Александров, Френкель… всех не перечислишь. Капица и Ландау также начинали работу у Йоффе. В разгар антисемитизма, в 1951 году, Йоффе, вице-президент Академии наук, был снят с должности директора основанного им института. На его место был назначен человек с символической фамилией Комар. Квартира, где Иоффе жил с семьей, размещалась в институте. Комар забил досками вход в квартиру, и прославленный физик лишен был возможности следить за работами своих учеников.

Когда я приехал к Иоффе в 1955 году, он руководил небольшим институтом полупроводников. Помню, рассказывать мне мешал лай собак из соседней лаборатории физиологии. Как и предвидел Алексей Васильевич, мой доклад Иоффе понравился. Он написал письмо своему ученику, академику Вулу, рекомендуя меня как аспиранта Шубникова. Академик Бенцион Моисеевич Вул работал в Москве в Физическом институте Академии наук. Работая у Шубникова, я часто делал доклады на семинарах Вула.

Предзащита в джунглях

Обедал в «кормушке» и известный физик Иван Васильевич Обреимов. Академик Обреимов был стар, сгорбившись ходил с палкой. Венчик седых волос украшал большую лысую голову. Когда слушал, то голову наклонял и подбородком упирался в рукоять палки. Так что говоривший смотрел ему в лысину. Ивана Васильевича все уважали. Не знаю, почему в Академии его прозвали Ванькой-Каином. Может бьггь, причиной были его имя и отчество.

Перед защитой докторской диссертации Алексей Васильевич Шубников посоветовал мне прежде доложить работу у Обреимова. Это называлось предзащитой.