Я сам себе жена

С бьющимся сердцем поехал я с Йохеном, моей находкой, от вокзального сортира в Мальсдорф. Он был просто помешан на играх по ролям. Я расскажу об одной: я вытаскивал из шкафа свою коллекцию шортиков — вельветовые, с заклепками, джинсовые, купальные, кожаные — и раскладывал ее на кровати, а он в это время писал на листочках цифры от 1 до 6, которыми нумеровал все шортики. Другая группа записок относилась к орудиям истязания — тонкая трость, толстая трость, розга, плетка, семихвостка. Двумя кубиками мы разыгрывали инструмент и шортики. Потом мы перемножали оба числа: результат давал число ударов, которые наносил он мне или я ему. Причем, пассивная роль мне всегда больше нравилась, видимо, она больше соответствует моей сущности. «Бог мой, ты обращаешься с тростью, как девица из пансиона», — yпрекал меня Йохен, когда я оказывался недостаточно ловким истязателем.

Двадцать семь лет, до самой его смерти в 1987 году мы были вместе. Он был спортивным тренером, а в тридцатые годы известным теннисистом. Во времена Третьего рейха он женился на подружке детства, лесбиянке, чтобы спастись от нацистов.

Йохен командовал мной, и я с удовольствием ему подчинялся. Он давал мне советы, делал фотографии моего строящегося дома и подсказал мне сохранить все счета. Сам бы я до этого не додумался. Женской рукой держать в порядке хозяйство — это одно, а для возни с бумажками я слишком рассеян, мне это просто не дано. Как настоящая женщина, я делал так, как мне говорил Йохен. В своих мужчинах я видел то, что в то время девушка видела в мужчине. Я чувствовал себя защищенным, мог рассчитывать на них, если был в нужде, поэтому они меня очаровывали.

* * *

Этот дом стал моей судьбой. В крайней нужде позвал он меня, и я оказался на месте. Здесь я осуществил свою мечту. Не только мечту о собственном музее — больше, он стал моим домом. Я — руководитель музея, жилец и уборщица в одном лице. Я обставил дом так же, как хозяйки домов среднего достатка делали это в самом начале века.

В этом здании в стиле позднего барокко меня осматривал школьный врач, когда я был маленьким мальчуганом, и с тех пор особняк не отпускал меня от себя, я всегда следил, как он переживал времена.

Построенный в 1770 году, он был сначала казенным имением района Копеник, а в 1821 году был продан в частные руки. В 1869 году его приобрел зажиточный еврейский торговец Лахманн. Он модернизировал дом в духе времени, велел сделать створчатые двери с карнизами и украшениями, а со стороны двора пристроить парадную лестницу с лепниной в стиле неоклассицизма. Со стороны парка дом остался неизмененным, с маленькой террасой и красивой лестницей, его лишь отреставрировали. Все окна в доме сделали двойными с очень популярным в то время французским переплетением рам.

Наследники Лахманна продали имение. Последними владельцами дворянского поместья были Шробсдорфы, тюрингское аристократическое семейство. Отец Ренаты Шробсдорф, племянницы поэта Фридриха Рюкерта, проповедовал в богемском братстве в Риксдорфе.

В 1920 году дом перешел во владение города Берлина и в течение 10 лет использовался как детский дом. Потом в него въехала деревенская школа. Здание было перестроено: чтобы разместить четыре классные комнаты, убрали перегородки. После этого сменилось много хозяев: управление по трудоустройству, карточное бюро, магистрат, биржа труда, контора по уборке улиц, филиал школы, недельный детский садик, молодежный отдел, финансовый отдел, уголовная полиция, народная библиотека, кабинеты школьных врачей. С 1958 года дом стоял пустым.

Однажды утром, проезжая мимо на трамвае, я заметил, что одна из оконных створок болтается на ветках дерева, Я присмотрелся внимательнее и ужаснулся: крыша продырявлена, стекла разбиты, двери в сад рассыпались.

Я вылез из трамвая и обследовал дом от подвала до чердака. Одного года запустения хватило, чтобы он превратился в руины. Вандалы выдрали половицы и растащили их на дрова, открутили ручки дверей. Унитазы и раковины в верхних комнатах были разбиты, так же как и на кухне. Даже прекрасные новые дубовые шкафы валялись поломанные на полу. Все, что не было крепко прибито или прикручено, было растащено.

Блуждая по руинам, я думал, что, наверно, всех охватило безумие. Не только потому, что какие-то невежды превратили в груду развалин имение с богатой историей, нет, но и в официальных инстанциях никто, очевидно, не чувствовал ответственности. Кто может отвечать за это? Я пошел в имение, расположенное поблизости, и спросил управляющего, милого человека, по-крестьянски флегматичного, что будет с домом. «Вы имеете в виду городской замок?» — спросил он. Жители Мальсдорфа называли его «городской замок», хотя это было имение. «Огромная хижина с парадной лестницей» — так Теодор Фонтане называл подобные строения. Управляющий, склонив голову набок, сообщил мне: «Он будет снесен».