Я сам себе жена

В доме не осталось окон и дверей, зато вдоволь было грибка и червя-древоточца. Грибок размножился из-за неправильного использования первого этажа: там когда-то устроили умывальные комнаты для детей, не приняв во внимание каркасную структуру стен. Дом гнил. Я установил леса и, чтобы иметь возможность спокойно работать на втором этаже, укрепил металлическими балками те потолки, которые грозили обвалиться. Годами я обрабатывал перекрытия противогрибковыми средствами и древесными консервантами. Чистое мученье, но я остался доволен.

Свои знания я почерпнул из опыта работы в замке Фридрихсфельде и из книг. Расчеты — в математике я никогда не был силен — сделал один приятель-строитель.

В практическом плане я получил тогда работу в имении поблизости. Ночным сторожем. В шесть утра я забрасывал в угол свой рабочий халат, переодевался в короткие кожаные брюки и, не взглянув на матрас, лез на крышу. Планки перекрытия, зараженные червем и грибком, я выпиливал. Новые планки и черепицу привозил из близлежащей деревни Бисдорф и со старых сараюшек и хлевов Мальсдорфа. Однажды я доехал до центра Берли-на. где на улице Росс-штрассе купил и припрятал старую семиметровую балку для потолка. Там, где сносили какое-то здание, я взял оконные коробки, которые были сложены во дворе.

«Опять этот псих приехал», — приветствовали меня рабочие на площадках, где сносились здания. В отделе охраны памятников я узнавал, какие дома в центре шли на снос. По фасаду я определял, в каких могут оказаться створчатые двери.

Так, однажды я остановился перед фасадом одного из домов на Пренцлауер-штрассе: домом Метте, как его называли по имени прежних владельцев, Адольфа и Эмилии Метте. Первоначально это было имение у ворот пригорода Шпандау, потом там разместился фонд, помогавший неимущим девушкам, часто вдовам, учиться вести хозяйство.

Я уже собрался уходить, когда на первом этаже открылось окно и бабуля, старая, как кусок слоновой кости, высунула свою маленькую головку. «Вы с таким интересом рассматриваете наш красивый старый дом. К сожалению, его скоро снесут».

На вопрос, нет ли в доме двустворчатых дверей, она и ее сестра пригласили меня войти и с гордостью показали свои двустворчатые двери с карнизами примерно 1870 года. У них был почти такой же профиль, как у тех, которых мне не хватало для Мальсдорфа.

Остальные квартиры в доме были уже освобождены, и у сестер Хиршфельд, как у последних жильцов, остались все ключи; я не только с интересом осмотрел дом, но и устроил в одной из квартир склад для мебели, собранной во время рейдов по другим предназначенным на слом домам. В доме Метте я снял три створчатые двери и перевозчик Филипп, с которым мы дружили, доставил их на своем маленьком грузовичке в Мальсдорф. В соседних домах я снял дверные ручки и рамы, плинтусы, половые доски, лепные розетки, колокольчики, перила лестниц и двадцать три дверных карниза.

Однажды утром, подойдя я дому Метте, я обнаружил, что большой кусок штукатурки с фасада в стиле барокко свалился на тротуар. А в штукатурке оказалось железное пушечное ядро из тех, которыми стрелял генерал Теттенборн в 1813 году во время освободительной войны против Наполеона! Кто-то, видимо, уже пытался выломать его зубилом, но у него ничего не получилось. А у меня — получилось, и я отнес это железное свидетельство времени в Бранденбургский музей, где его можно увидеть и сегодня.

Когда в старом берлинском Рыбачьем квартале на Рыбачьем острове собрались сносить здание загса, построенное на рубеже столетий Людвигом Хофманном и безупречно сохранившееся, я обнаружил наверху на фронтоне берлинский герб с медведем, сделанный из песчаника и весивший несколько центнеров. Я сунул в руку изумленному подрывнику двадцать марок и попросил взорвать фронтон так, чтобы герб остался невредимым. С безопасного расстояния я наблюдал за взрывом, а когда пыль улеглась, увидел, что камень с целехоньким берлинским медведем лежит поверх кучи обломков.

За двадцатку же мне удалось уговорить какого-то экскаваторщика перевезти эту тяжелую глыбу песчаника. Стальными тросами прикрепили мы ее к машине и со скоростью пешехода двинулись к Бранденбургскому музею. Сегодня этот камень лежит у фасада рядом с боковым входом.

Рабочие считали меня чудаковатым, но мое стремление все спасать, казалось, даже немного нравилось им. Один из них соглашался со мной: «То, что магистрат разрушает Рыбачий причал, колыбель Старого Берлина, это просто преступление». Сегодня там высятся несколько уродливых бетонных многоэтажек.