Я сам себе жена

Первая экскурсия по музею 1 августа 1960 года состоялась случайно. В то время трамвайные рабочие как раз ремонтировали рельсы, садовники работали в парке, и рабочие имения рассказали во дворе о музее. «Ребята, мы обязательно должны разочек зайти туда». После окончания рабочего дня они пришли, к ним присоединились несколько любопытных прохожих. Две комнаты я уже обставил полностью — жилую комнату 1890 года, которая и сегодня остается вторым пунктом моей экскурсии и столовую, которую разобрал годом позже, чтобы освободить место для неоготической комнаты.

О моем музее заговорили в округе. Крестьяне и жители Мальсдорфа рассказывали в кафе и пивных: «Там стоит большой музыкальный автомат с жестяными пластинками, и он все их проигрывает». И хотя стены еще не были отремонтированы и с потолка свисала штукатурка, людям нравилось в музее, они находили его занятным. Ко мне приходили рабочие бригады, школьные классы. студенты, изучавшие искусство и, конечно, коллеги — музейные работники.

* * *

С 1963 года в подвале мальсдорфского имения стоит жемчужина моей коллекции — «самая сухая пивная» Берлина. Я ехал на улицу Мулак-штрассе в Шойненфиртель, чтобы приобрести мебель из пивной «Мулакритце» («Мулакская щель»), еще не подозревая, что меня позвали в одну из самых знаменитых пивных старого Берлина. Вокруг лежали узенькие улицы; несмотря на запущенные фасады их домов и малюсенькие лавчонки, несмотря на отвалившуюся штукатурку, они приятно контрастировали с чудовищностью, находившейся поблизости Александер-платц.

В Шойненфиртеле легче схлопотать по морде, чем в любом другом районе Берлина. Притоны, пивные и мелочные лавки, проститутки, сутенеры, старьевщики и малолетние воришки определяют дух квартала с начала века. Когда-то давно здесь стояли амбары берлинских земледельцев — отсюда и название. Когда один из курфюрстов решил, что хлебным амбарам самое место за воротами города, здесь образовался квартал складов, путаница переулочков из двадцати семи хранилищ. В XIV веке амбарам пришлось отступить перед жилыми зданиями, узкими угловатыми домишками на узеньких улочках.

Сменявшие друг друга властители пытались наложить руку на этот квартал Старого Берлина, как, пожалуй, ни на какую другую часть города — все напрасно. Еще император Вильгельм II хотел сровнять его с землей, до такой степени пришли в упадок узкие улочки с их крошечными двориками, жалкими квартирками и подвалами. В лабиринте улочек, забитых людьми, бушевала жизнь во всей ее непосредственности. Проститутки и их «защитники» вместе с жителями и рабочими из ближайшей округи хлебали свой суп в забегаловках, устроенных без разрешения.

После Первой мировой войны здесь бушевали уже другие обитатели: социал-демократический «кровавый пес» Густав Носке после так называемого «спартаковского восстания» практически отдал жителей района под расстрел. Полковник Райнхард, командующий берлинскими войсками и имевший меткую кличку «берлинский мясник», пошел в наступление, чтобы покорить улицы, прилегающие к площади Александер-платц. Носке приказал: «Любое лицо, обнаруженное с оружием в руках и оказавшее сопротивление правительственным войскам, подлежит немедленному расстрелу». Ретивый полковник расширил приказ: «Из домов из которых велась стрельба по войскам, будут выводиться на улицу все жильцы, независимо от того, ссылаются они на свою непричастность или нет, а в их отсутствие в домах будет производиться обыск на наличие оружия; подозрительные личности, у которых будет действительно обнаружено оружие, подлежат расстрелу». В узких улицах Шойненфиртеля были применены испытанные средства из полевого арсенала Первой мировой войны: от огнеметов до тяжелых гаубиц. Можно представить, что это означало для переполненного людьми района. О сценах, разыгравшихся на улочках вокруг Александер-платц в марте 1919 года после этого безумного приказа, еще и сегодня предпочитают помалкивать.

Но Шойненфиртель выстоял. Попытки Веймарской республики дать кварталу свет и воздух — что в конечном счете привело бы к его разрушению — тоже заглохли на полпути.

В Шойненфиртель пришли восточные евреи. Жизнь, которая почти исключительно проходила на улице, изменилась. К подпольному или полуподпольному миру присоединились подвижные еврейские торговцы с длинными завитыми пейсами. В шапочках и развевающихся кафтанах, перекинув через руку товар, сновали они в толпе, возникая то тут то там и шепотом называя цену.

В двадцатые годы рядом с лозунгами в поддержку Либкнехта и Люксембург на стенах стали все чаще появляться намалеванные слова «Хайль Гитлер». После «захвата власти» коричневые попытались создать своего рода памятник своему мученику, штурмфюреру и сутенеру Хорсту Весселю, назвав в его честь дом, улицу и театр: дом Хорста Бесселя, улица Хорста Бесселя, театр Хорста Бесселя.