Я сам себе жена

«Категория I — это культурные ценности международного значения, которые нельзя вывозить, например, картина Рембрандта или Рубенса. Но таких и нет ни у кого», — объясняла она мне свистящим полушепотом. К категории II относились национальные культурные ценности, которые включали даже работы современных художников ГДР». Их вывозить было можно, но с разрешения министерства культуры. Категория же III касалась местных культурных ценностей, к которым относились предметы периода индустриализации, грюндерства и модерна, если это не были выдающиеся произведения, к примеру, письменный стол мастера ван де Вельде. Крестьянский шкаф и сундук, поскольку в музеях ГДР их масса, я определил в III-ю категорию.

Число людей, во что бы то не стало стремившихся убраться из этой страны, настолько возросло с середины восьмидесятых годов, что у меня было полно работы во всех округах Восточного Берлина. Однажды я очутился в квартире, которая была буквально забита антиквариатом: оловянные тарелки, светильники, картины. Зажмурив один глаз, я отнес все к категории III. Но в этом доме, хозяин которого выглядел каким-то напуганным, надо было зажмуривать оба глаза.

Потому что с самого начала я наткнулся на ценную средневековую военную кассу, железный сундук XVI века, который был безупречно отреставрирован музейными специалистами. Лучше бы я увидел эту штуку ободранной и перепачканной, чтобы можно было ее пропустить. «Кто реставрировал эту вещь?», — спросил я, а когда владелец назвал мне Музей германской истории, я в шоке рухнул на стул. «Ах, черт!», — вырвалось у меня.

Дальше наш разговор состоял из намеков и недомолвок, ведь, в конечном счете, никогда не знаешь точно, кто перед тобой. «Вы хотите взять этот сундук с собой?» «Да». «Совершенно точно?» «Да». «Он так много для Вас значит?» «Да, иначе я не отдавал бы его реставрировать». — «Какой реставратор делал работу?» Он назвал фамилию, и я спросил: «Вы хорошо знаете этого человека?» «Да». «Вы очень хорошо его знаете?» «Да». «Он надежен?» «Да, на сто процентов».

Мы все поставили на карту, и я записал в оценочном листе: «Металлический ящик с нескольким замками, около 1900 года». И далее: «Все предметы, перечисленные в этом списке, относятся к категории III, т. е. к культурным ценностям местного значения, и не подпадают под действие закона об охране культурных ценностей ГДР. Никаких препятствий для вывоза нет». Я прижал печать к подушечке с краской, шлеп, печать поставлена: «Музей в Мальсдорфе», внизу моя подпись, четкая и разборчивая. Ящик прошел.

В другой раз мне позвонила одна семья из Гамбурга, с которой я заранее договорился о зашифрованном телефонном разговоре: «У нас все здоровы. Поездка была прекрасной». Это значило: все прошло хорошо, мебель спокойно переправилась через границу и выдержала транспортировку.

Так как многие переселенцы не знали, что на все, что они хотели перевезти через границу, вплоть до последней рубашки, требовалось разрешение, а таможня безжалостно заворачивала простаков, у которых не было документов, то мне не раз приходилось открывать дверь на звонок среди ночи, и на меня смотрели молящие о помощи глаза. Никаких проблем, иногда я даже сам писал список, если бедняги, замученные придирками, не знали, что делать.

Однажды ко мне чуть не с объятиями бросился доверенный адвоката: «Ба-а, Лоттхен!», как будто мы спали с ним когда-то, но я вообще его не помнил. Недоверчиво осмотрелся я в квартире, где надо было провести экспертизу: антиквариат, куда ни глянь. Мнимые владельцы, неловко оглядываясь, стояли рядом с картиной бидермайеровского периода, и я укрепился в своих подозрениях. По комнатам слонялось еще несколько неопределенных личностей, которых мне даже не представили. Я не видел никакой связи между этими невзрачными мнимыми супругами и безжизненно нагроможденными на столе антикварными предметами: они были расставлены так, будто их специально с этой целью притащили сюда. Под немигающими аргусовыми очами присутствующих я провел экспертизу с прусской дотошностью и распрощался, как ни в чем ни бывало.

Вскоре после этого юркий поверенный возник передо мной с коллекцией исторических настольных звонков, частично восточного, частично восточноазиатского происхождения, частично времен европейского средневековья. Их невероятно высокая ценность была очевидна, и я подумал, что они могли быть частью конфискованной или украденной частной коллекции, если не музейными экспонатами. А принадлежали они якобы частному лицу.

Поверенный хотел узнать у меня точную стоимость. «Об этом я ничего не могу сказать, — объяснил я. — Вам надо их оценить в специализированном музее». Тогда он стал приставать, чтобы я назвал приблизительные цены. «Назову ли я пять, пятьдесят, пятьсот или пять тысяч марок, все будет ложью, потому что я этого не знаю». В плохом настроении убрался он восвояси и больше никогда не появлялся.