Я - Шарлотта Симмонс

::::::::::ПОМЕХИ:::::::::: стихают, эфир почти чист… «Я сделал его… занервничал, занервничал Джамал Перкинс… сорвался, как мальчишка, на явный фол…» Джоджо хотелось докричаться до публики, объяснить всем этим людям… да пусть хотя бы сначала послушают «обмен любезностями» между игроками… пусть поймут, как те грузят и давят друг друга морально… ну, а потом… можно и объяснить зрителям, какую победу он только что одержал… слыханное ли дело, чтобы белый парень в таком словесном психологическом поединке переиграл черного… уж они все, и те, кто вырос в гетто, и те, кто только косит под выросших в черных кварталах, умеют наехать, припугнуть, сбить с толку, заставить сомневаться в своих силах… а он, Джоджо Йоханссен, сыграл в этом поединке как настоящий ниггер… да, ниггер из него получился круче, чем из этого черного парня… «Сделал! Сделал я его! А вы думали — все так просто?.. Красивая, по правилам почти бесконтактная игра, просто два высоких парня сошлись в похожей на танец борьбе за мяч?»

Приближаясь к трехочковой линии для бросков, Джоджо услышал, как где-то на трибуне раздался девчоночий вопль: «Давай-давай, Джоджо!» Да, давненько он не слышал этих слов. В ответ стадион словно проснулся, лавина одобрительных криков, аплодисментов, топот тысяч ног захлестнули Чашу от площадки до самого купола… Джоджо попытался высмотреть девчонку, которая так кстати, почти в полной тишине, напомнила залу эту его персональную речевку… Кричала она… кричала она, кажется, оттуда… вон с того сектора… причем откуда-то с первых рядов… почти у самой площадки… да где там, все равно во время игры отдельное лицо не разглядишь…

Кстати, об игре. Еще никогда в жизни Джоджо не чувствовал себя так спокойно и уверенно, выходя на линию для штрафных бросков. Свой матч он уже выиграл — жаль, что никто об этом не знает. Игроки обеих команд выстроились с обеих сторон лицевой. Трейшоун ободряюще подмигнул ему почти из-под самого щита… Крик фальцетом: «Давай-давай, Джоджо!» Фальцет… «А Трейшоун не дурак, сообразил, что у нас тут с Перкинсом творилось и кто кого сделал…» Джоджо просто чувствовал это признание самого Трейшоуна… чувствовал, хотя сам он ничего не стал бы объяснять ни одной живой душе.

Первый бросок — просто так, почти наудачу, не думая. Толпа взревела… Андре шагнул ему навстречу из-за лицевой… они с Джоджо стукнулись кулаками в поздравительном жесте…

— Двадцать пять! Двадцать пять! — Снова звонкий девчоночий голос откуда-то с трибун.

Сердце Джоджо успело сделать пару ударов, прежде чем он понял, что это его номер… Он бросил взгляд в сторону ближнего сектора… Да такую ни с кем не перепутаешь… вон она стоит и кричит, раскрасневшаяся от переживаний, разметав по плечам целую милю светлых волос… А это что рядом? Какая-то белая штуковина., плакат, что ли?.. Вот она поднимает перед собой, закрывая лицо… лист бумаги, на котором явно от руки некрасивыми неровными буквами, просто толстым маркером написано: «25! Я БУДУ ТВОЯ БЛ…!» С противоположной трибуны, откуда увидели этот «постер», раздались вопли и свист. Постер пополз вниз, и едва он достиг уровня сидений, как девушка — оп! — словно испарилась. Крики, смех, свист, топот, аплодисменты. Болельщики развеселились от души. Болельщики были в восторге, они вытягивали шеи так и этак, стараясь высмотреть девчонку. Надо же было такое придумать! «25! Я БУДУ ТВОЯ БЛ…!»

И вот этот герой, этот желанный для женщин двадцать пятый номер, возвращается на линию для штрафного. Рефери передает ему оранжевое сердце мира диаметром в десять дюймов, и Джоджо готовится к броску. Да, давно он не выполнял штрафные так спокойно и уверенно. А стадион при этом даже не притих. Чаша Бастера все еще продолжает веселиться, заведенная «непристойным предложением» поклонницы Джоджо. Он четырежды ударил мячом об пол, чуть присел, поднял оранжевый шар почти над головой, прежде чем отпустить его. Чаша Бастера замерла, когда мяч словно завис на миг в верхней части дугообразной траектории, направляясь к корзине… Есть… Этот свистящий, шелестящий звук ни с чем не спутаешь: не коснувшись обода кольца, мяч пролетел его насквозь, только растянув сетку, настолько точной была траектория полета и крутой — линия спуска…