Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Поначалу я не владела английским языком, и мы с Кимом разговаривали по-русски. Его недостаточное знание этого языка не мешало нам понимать друг друга, и лишь иногда случались недоразумения.

— Что такое истимуться? — спрашивает Ким.

— Такого слова нет, — удивляюсь я.

— Ты сама только что это сказала, — настаивает он, и я пытаюсь вспомнить, о чем могла говорить.

Оказалось, моя фраза: «Иду вынести мусор» — для Кима слилась в одно слово: «истимуться», которым с тех пор мы стали называть эту процедуру. (Это мне напомнило, как в детстве я исказила слова популярной песни: «Любимый город в синей дымке тает…» — и пела: «Любимый город, синий дым Китая…», завороженная непонятным смыслом этих слов.)

Со временем я немного овладела английским языком на бытовом уровне и старалась говорить с Кимом на его родном языке. Тогда он стал жаловаться, что я лишаю его возможности изучать русский. На самом деле он просто ленился и уже не стремился совершенствовать этот язык, так как со мной в роли переводчика мог обходиться и без него. Постепенно у нас возник свой язык — довольно нелепая смесь русского с английским, понятная только нам.

Русскую речь других людей Ким часто совсем не понимал, и многих удивляло, когда они слышали, как то же самое я снова объясняла ему по-русски. В разговоре с ним я подбирала те слова, которые ему были понятны, интуитивно чувствуя, что смысла некоторых слов он не мог уловить. Ким и моя мама также не понимали друг друга, и было забавно наблюдать за их беседой. Разговаривая, они оба вопросительно смотрели на меня в ожидании, когда я переведу их русский опять же на русский, но понятный каждому из них.

Хотя Ким четко и правильно выговаривал русские слова, его иностранный акцент оказывал гипнотическое воздействие на некоторых людей. Помню, как в магазине я поручила ему доплатить в кассу 48 копеек. Стоя в очереди в противоположном конце зала, я слышала, как Ким отчетливо произнес:

— Сорок восемь.

— Пятьдесят? — переспросила кассирша.

— Сорок восемь, — повторил он.

— Пятьдесят? — настаивала она, пока я не прибежала к нему на помощь.

Как-то раз, когда Ким пошел за сигаретами, я попросила его заглянуть в соседний киоск «Союзпечати», где я покупала периодические издания:

— Скажи всего два слова: «“Дон” есть»?

Он так и сделал.

— Что? — не понял киоскер.

И только на третий раз киоскер догадался:

— Ах, журнал «Дон», — и радостно добавил: — Нет!

Однажды, когда у нас гостил сын Кима Том, мы собирались к моей маме на обед, и я заказала такси. Обычно о выезде таксист предупреждал по телефону, иногда сразу звонил в дверь, а то и без звонка ждал у подъезда. На этот раз в дверь позвонили, когда я была в комнате. Я услышала, как Ким открыл дверь и что-то сказал. Когда мы вышли, такси стояло у подъезда. За рулем сидела женщина. Она сердито посмотрела на нас, когда мы садились, и проворчала:

— Сначала отказываются, потом садятся.

Я вопросительно взглянула на Кима, а он приложил палец к губам: «Молчи».

Потом Ким объяснил, что, открыв дверь, увидел женщину, которая спросила:

— Сухари заказывали?

— Нет, не заказывали, — ответил он и закрыл дверь.

Тогда частенько ходили по подъездам и предлагали купить то картошку, то рыбу. Правда, никогда не предлагали сухари. Ким раньше не сталкивался с таксистом-женщиной, которая в своем пестром летнем платье выглядела совсем по-домашнему, и вместо «такси» ему послышалось «сухари».

В один из летних дней мы отправились на теплоходе в бухту Радости, которую Ким потом переименовал в бухту Ярости. Мы сидели под солнцем на палубе, прислушиваясь к пению птиц и тихому плеску воды, когда из громкоговорителя на нас внезапно обрушился грохот, даже отдаленно не напоминавший музыку. Я попыталась выключить его, но на меня угрожающе двинулась разъяренная особа:

— Вы тут греете свои старые кости, а мы хотим веселиться.

Мой призыв послушать пение птиц никто не поддержал, а большая разница в наших весовых категориях не оставляла мне надежды на победу. И хотя динамик продолжал надрываться от хрипа, других признаков веселья заметно не было. А на берегу каждая компания заводила свою музыку, и шум стоял неимоверный.

«…Единственное спокойное место, обнаруженное мною в Советском Союзе, — это моя квартира — тихая заводь в центре Москвы, где я слышу лишь стрекот моей пишущей машинки да мягкий, нежный, грудной голос моей жены. Везде и всюду меня приводят в ярость шум транзисторов, стерео, моторок, легковых и грузовых автомобилей, самолетов — все эти треклятые децибелы», — писал Ким Грину 5 апреля 1980 г.

Итак, получив заряд раздражения вместо радости, он снова окунулся в тишину своего острова на шестом этаже.