Я шкурой помню наползавший танк

Печальное зрелище – дряблая из-за недостатка воздуха надувная лодка и переставший пахнуть бензином мотор, который чем-то напоминает укутанную тряпьем мумию египетского фараона. Я вытаскиваю сиротинушку из лодочного гаража, сдираю с него пыльный кокон и наливаю водой двухсотлитровую бочку. Но мотор заводится лишь с третьей попытки, а в голосе слышится явное недоумение. Это все равно, что заставить оперного тенора исполнять арию Ленского в тесном чулане, только ничего лучшего я пока не могу предложить скитальцу речных плесов.

Война – малоподходящее время для продолжения отложенной экспедиции по изучению островов в среднем течение Кальмиуса. Берега главной водной артерии моей малой родины сегодня обживают не рыбаки с охотниками, а танкисты, артиллеристы и прочие представители враждующих сторон.

Поэтому приходится ограничивать себя пешими прогулками по речному берегу. Да и то, если он не ощетинился стволами самоходок и металлическими штырями с многообещающей литерой «М» в треугольной косынке.

Относительно безопасным считается Кальмиус в верхнем течение от Придорожного до Старой Ласпы. А дальше уже начинается проложенная по стрежню линия фронта. По рассказам местных, плесы, где табунились отлетающие на юг кряковые, сегодня мертвы, как зеркала в покинутом доме, прибрежные холмы заставлены кротовинами блиндажей.

Впрочем, и в верхнем течение река перестала быть местом отдохновения для души и тела. Рыбацкие тропинки совершенно растворились в окоченевшей траве, бельмами затянуло кострища, только одинокая «тарзанка» продолжает раскачиваться над урезом воды, словно петля, на которой удавилось лето. Точно такой же занозой, как брошенная «тарзанка», мне кажется рёв впихнутого в бочку с водой лодочного мотора. Я вполне разделяю его возмущение. Но увы, нет нам хода к речным плесам, которые сегодня стороной обходят зверь, птица и человек.

Горькая рыбешка

У сельских кошек страдная пора. За месяц так отъели холки, что трещат антиблошиные ошейники. Однако караваны мышей на маршруте поле – человеческое жилье не иссякают. Брось за калитку камень – обязательно угодишь в грызуна. Довольно редкую ситуацию в мире братьев меньших отставной механизатор Василий Сидорович объясняет так:

– Еще покойный дед говорил, что нашествие мышей – к войне.

Директор заповедника «Каменные Могилы» и мой приятель Виктор Сиренко придерживается несколько иного мнения:

– На полях сейчас чересчур шумно. Горят брошенные хлеба, посевы подсолнечника. А куда, спрашивается, податься оставшимся без кормовой базы мелким грызунам? Что же касается способности братьев меньших предугадывать войну, то я глубоко сомневаюсь. Даже лучшие умы планеты не ведают, что творят, куда уж здесь мелкой мышке…

Данная версия Василию Сидоровичу показалась малоубедительной:

– В таком случае, – рассердился отставной механизатор, – пусть ваш товарищ объяснит поведение горчака. Водится в прудах и реках такая рыбка размером с дамский мизинец. Обычно горчак встречается редко. Но по словам моего деда, в голодовку тридцать третьего, сорок седьмого, а также в Отечественную от горчака плотины ломились. Многие той рыбкой только и спаслись от лютой смерти.

Монолог Василия Сидоровича я не стал переадресовывать директору заповедника. Все-таки он – специалист по сухопутной живности. Да и не так уж ошибся предок отставного механизатора, который сумел нащупать связующую нить между поведением братьев меньших, войнами и голодовками.

Осенняя ягодка

Природа предусмотрительна даже в мелочах. Ну что такое, скажите на милость, листья? Умерший наряд лета, мусор? Ничего подобного. Ни одно уважающее себя деревцо не станет разбрасываться листьями, наоборот, бережно ссыплет под «ноги», прикрыв питающие его корни.

Защита, разумеется, слабенькая, но в лютый мороз она – великое благо. И еще, под листьями, помимо вредителей, находят приют червячки и прочая полезная живность.

Жаль, что эту простую истину отказываются признавать люди. Сгребут все до единого листика, да и соорудят из них небесную коптильню – костер. А дереву с червяками хоть пропадай в малоснежную зиму.

Слава богу, в лесу никто не зарится на персональную собственность ясеней и кленов. Ложится листик на листик, а под занавес осени образуется ковер, податливее которого может быть только ковыльная степь. И еще, в лесу держится оглушающий шорох. Такой обычно сопутствует ледоставу, только этот помягче, умиротвореннее.

На самой опушке, багрянец которой перекликается с изумрудом озимой, алый автомобиль, облитый фиолетовым кустом терна и молодая женщина. Она вписывается в панораму осени так же естественно, как и легкое облачко над ее головой.

Дива меня не замечает, а я при помощи дальнобойного телевика могу рассмотреть даже сережку в мочке ее правого уха. Вообще-то, подглядывать некрасиво, но очень уж славно смотрится дамочка. Она так увлеченно лакомится терном, что я за сотню шагов ощущаю вкус лесной ягоды.

Так и человек. Как ни ярок он в пору цветущей молодости, но лишь осенняя пора способна придать чертам лица изысканную завершенность.