Я — следователь

Вчера все было хорошо, так почему же сегодня ее что-то гнетет, давит на душу? Ах да! Боровикова вспомнила другой телефонный звонок, прозвучавший уже в конце рабочего дня. Занятая делами, она забыла позвонить Ивану Семеновичу — начальнику Виктора, но он сам напомнил о себе.

— Поздравляю, поздравляю, дорогая Августа Васильевна! — Бас начальника районного управления сельского хозяйства рокотал уверенно, перекатывался, рвался из аппарата наружу, стремясь заполнить все свободное пространство небольшого кабинета.

Боровикова слегка отнесла трубку в сторону и поморщилась. Безапелляционность, с которой вел себя всегда Мещеряков, претила Августе Васильевне. Он считался умелым деловым руководителем, поговаривали, что его вот-вот заберут в область. Да и человек он был компанейский, неоднократно бывал в гостях у Боровиковых, по-товарищески относился к Виктору, хотя тот был моложе его на добрых два десятка лет. Бывая в доме, Мещеряков называл Августу Васильевну не иначе как «наш верховный судия». Но от этих слов и тона, которым они произносились, молодую женщину обдавало какой-то едва уловимой волной кичливости, фальши и фарисейства. Вот и вчера она невольно, интуитивно насторожилась, услышав в трубке его сочный голос, но спокойно спросила:

— С чем поздравляете, Иван Семенович?

— Как с чем? — искренне удивился Мещеряков. — Ведь и ваша немалая заслуга, что Виктор Петрович так успешно закончил институт.

— Уже знаете, — радостно засмеялась Августа Васильевна.

— Слухом земля полнится, — пошутил Мещеряков и на некоторое время умолк.

И опять холодное чувство настороженности неприятно обеспокоило Боровикову.

— А я ведь к вам по делу. — Голос Ивана Семеновича зазвучал приглушенно-доверительно, и снова острый коготок неприязни по-кошачьи царапнул Августу Васильевну где-то у сердца.

— Я слушаю вас, Иван Семенович.

— Дело, видите ли, вот в чем, дорогой наш верховный судия. — Теперь голос стал осторожно-вкрадчивым, как будто его обладатель с опасностью для жизни пробирался через пропасть по ненадежному мосточку.

— Так в чем? — нетерпеливо спросила народный судья.

— Вы знаете, Августа Васильевна, что в верхах решается вопрос о моем переводе.

— Не пойму только, при чем здесь народный суд.

— Все в руце божьей, в руке вашей, — скаламбурил Мещеряков.

— Насколько мне известно, народный суд вопросов повышения руководителей вашего ранга не решает. — Боровикова наконец поняла, куда гнет Мещеряков, и стала спокойной.

— Будем предельно откровенны, Августа Васильевна. — Он уже считал, что миновал ненадежный, висящий над пропастью, мосток.

— Я слушаю, — холодно сказала она.

— Так вот представьте, Августа Васильевна, я перехожу на область, а Виктор закончил институт — ему прямая дорога на мое место.

— Так за чем же дело? — Она решила расставить все точки над i.

— Мне и Виктору, — на последнем слове он сделал многозначительный акцент, — мне и Виктору может повредить завтрашний процесс, а вы, и только вы можете сделать так, что Беличенко и Вайсин окажутся правыми, а не виноватыми.

— Мне очень жаль, но придется для вас повторить одну известную мне еще со студенческой скамьи истину.

— И в чем сия истина? — Мещеряков еще на что-то надеялся.

— «Судьи независимы и подчиняются только закону».

— И не подчиняются даже собственному мужу, — попытался пошутить Мещеряков, но Августа Васильевна положила трубку.

И вот сегодня впервые за несколько лет работы в суде без радости проделала свой утренний путь Боровикова. Перед ней не стояло проблемы, как она должна поступить. Она твердо знала, что должна сделать, но настроение от этого не улучшалось.

Поля, луга и редкая березовая роща, вплотную примыкающая к высокому обрывистому берегу в том месте, где Уда делала резкий поворот на север, огибая крутую каменистую гору, величественную, как древняя крепость, возвышающаяся над шумевшими под ней глубокими и таинственными водоворотами, — все, казалось, испуганно притихло, как будто захлебнулось под мощным натиском неожиданного ливня, обрушившегося на этот клочок земли с мгновенно посеревшего небосвода.

Все живое и неживое вокруг, наполняясь влагой, впитывало в себя свинцово-унылый цвет низкого сибирского неба. Укрыться от дождя было негде. Холодные струйки поползли под рубашку и неприятно защекотали разгоряченное тело. Но вскоре Вовчик, как называли его одноклассники, перестал их ощущать, одежда намокла и плотно облегала его сухощавую крепкую фигурку.