«Я слышал, ты красишь дома». Исповедь киллера мафии «Ирландца»

Нэнси видела, как Фрэнк меня защищал. После наших встреч в своей квартире в пригороде Филли он обязательно говорил: «Позвони мне, когда вернешься домой. Я хочу быть уверен, что ты вернулся домой».

– Когда Билли прочтет книгу, – сказал я Нэнси, – он будет, как не раз повторял Фрэнк, «вполне удовлетворен».

Нэнси знала, что я опустил не только некоторые щекотливые детали о некоторых мафиози. Опустил я и свои слова. Мне не хотелось приписывать себе результаты методов допроса, которые я применял.

Я рос в почти стопроцентно итальянской семье. И хотя мы были итальянцами в духе Перри Комо[65], меня притягивали газетные заголовки криминальной хроники. Никогда не забуду молодого продавца Арнольда Шустера, который заметил на улице Бруклина объявленного в розыск грабителя банков Вилли Саттона и побежал в полицию, потребовав вознаграждение. Босс мафии Альберт «Безумный Шляпник» Анастасиа, известный тем, что в 1957 году его убили в кресле гостиничной парикмахерской, был крестным отцом организации, которую можно было бы назвать «Семья Гамбино». Вилли Саттон никак с мафией связан не был. Но Анастасиа был «недоволен» Арнольдом за то, что тот выставлял свои заслуги на телевидении. И в назидание нью-йоркской молодежи (в том числе мне) Арнольда застрелили прямо перед домом.

За три года до выхода этой книги в свет я получил урок от одного из соучастников Фрэнка, Чаки О’Брайена.

После обнародования 7 сентября 2001 года результатов анализа ДНК, подтвердившего, что в 1975 году в бордовом «Меркьюри» нашли волосы именно Хоффа, Чаки не сидел сложа руки. Давно признали, что этой машиной в день исчезновения Хоффа управлял исключительно Чаки.

Едва услышав новости о ДНК, О’Брайен позвонил Фрэнку из своего дома во Флориде. Он попросил Фрэнка встретиться с ним в баре аэропорта Филадельфии. О’Брайена не волновало ФБР и анализ ДНК. Боялся он только, как бы некоторые мафиози не решили, что «недовольны» Чаки.

В баре аэропорта Чаки убеждал Фрэнка, что находка его не пугает. Он не расколется. Волосы Хоффа могли попасть в машину как угодно.

– Волосы, – объяснил мне Фрэнк после встречи в аэропорту, – могут передаваться от человека к человеку. В конце концов, «Меркьюри» принадлежал сыну Джакалоне – они были близкими друзьями с Джимми и всегда обнимали друг друга. Нашлась бы сотня свидетелей того, как они обнимались на публике. Чаки не о чем беспокоиться.

О’Брайен полетел домой, развеяв сомнения, довольный тем, что не станет жертвой поговорки «когда сомневаешься, не сомневайся». Через два дня случилось 11 сентября, и интерес к волосам Хоффа угас.

Одна из важных причин, по которой я упустил некоторые разговоры с Фрэнком, состояла в том, что в роли исповедника мне иногда приходилось проявлять к Фрэнку меньше уважения, чем одобрили бы его друзья. В их обиходе недостаток уважения – самый страшный грех, караемый мгновенной смертью. Столь же непростительна настойчивость. Я никогда не был слишком настойчив. А если и был, то в основном пытаясь разговорить Фрэнка о войне.

Фрэнк никогда не злился на меня, когда я настойчиво расспрашивал о 411 днях на передовой.

– Я не сказал этого даже ради спасения задницы от тюрьмы перед жюри процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Того же от меня хотел Эмметт. И мне говорить об этом с тобой ради продажи твоей книги?

Моя работа заключалась в постоянном напоминании ему о преимуществе высказывания правды. И мне помогло то, что я католик. В конечном счете, Фрэнк позволял мне быть настойчивым, потому что каждый раз, когда он рассказывал мне что-то новое, ему становилось лучше, он испытывал прямо физическое облегчение.

В итоге я изъял из книги подробности своей роли, поскольку не хотел, чтобы кто-то, в особенности Билли, оказался бы слишком «недоволен Чарли».

Девиз нашей семьи: «Сомневаешься – не говори».

1991 год

Помимо умолчания о своей роли и тактике следователя на протяжении почти пятилетнего периода, с 1 марта 1999 года по 14 декабря 2003 года, я также не упомянул подробности своего более раннего общения с Фрэнком в 1991 году. Тому году я посвятил только эти четыре предложения:

«Первое такое интервью состоялось в 1991 году на квартире Ширана вскоре после того, как нам с коллегой удалось выхлопотать для Ирландца досрочное освобождение из тюрьмы по причине ухудшившегося здоровья. Вскоре после самого первого интервью в 1991 году Ширан, догадавшись, что наша беседа уж очень походит на допрос, наотрез отказался сотрудничать с нами. И выразил мне явное недовольство. Я попросил его связаться со мной, если он все же изменит к этому свое отношение».

Все это правда, но очень сжато.